— Осташков, бей по сараю!
Крыша сарая была в снегу, но старая сухая солома вспыхнула от первого же попадания. Через минуту сарай уже полыхал свечой.
В этот момент Бирюков доложил:
— Товарищ комиссар, мы одни. Батальон за нами не пошел.
Слова Бирюкова услышали все, за исключением, может быть, стрелка-радиста, не подключенного к внутренней связи. Вижу, что Петровский бросил на меня быстрый, вопрошающий взгляд: куда, мол, теперь?
Куда? Плохо, конечно, что остались одни, но и назад поворачивать нельзя: отступающий танк фашисты расстреляют в два счета. Значит, надо продолжать бой. В лоб наш KB не взять: броня надежная. Да еще и психологический момент на нас работает: враг пока не опомнился, он в растерянности, еще не знает, что мы одни, а думает, надо полагать, что вслед за нами идет целая армада. Ведь у страха, как говорится, глаза велики.
— Бирюков!
— Слушаю, комиссар!
— Чем мы располагаем?
— Снарядов еще полкомплекта, патроны есть… Гранаты еще…
— Петровский!
— Я!
— Увеличить скорость. И пройдись вдоль вон тех сараев…
— Есть! Ну, берегитесь! — с лихой злостью закричал старшина А. С. Петровский и прибавил газу.
В наушниках раздался облегченный вздох младшего лейтенанта Бирюкова.
Вражеский огонь тем временем усилился. Теперь все чаще нас осыпала горячая пыль окалины. Танк содрогался от ударов, но шел вперед. От порохового дыма нечем стало дышать. Все кашляли, как простуженные. Из глаз Петровского текли слезы, а ему некогда было их даже стереть. На нашем пути гитлеровцы начали ставить внаброс большие, круглые мины. От таких и броня KB не спасет.
Танк мчался по окраине деревни, вдавливая в снег пушки, опрокидывая машины, поджигая бронетранспортеры и разя пулеметным огнем мечущихся в панике фашистов. Ярость боя, азарт победы были настолько сильны, что мы позабыли об опасности, на какой-то момент ослабили бдительность. И очень не вовремя. Коркодиново уже осталось позади, когда наш танк вдруг пошел юзом, резко накренился и ухнул куда-то вниз. Никто даже не успел сообразить, что же произошло.
Первым пришел в себя Бирюков:
— Все живы?
— Кажется все, — пошевелился Петровский, зажимая ладонью кровоточащую ссадину на щеке. У меня со лба тоже капала кровь, от удара о броню голова наполнилась чугунным гудом.
— Живы-то живы, — подал голос Осташков, — да вот куда мы попали? В волчью яму, что ли?
— Разрешите открыть люк, выяснить обстановку? — обратился ко мне Бирюков.
— Только осторожно. Гитлеровцы наверняка держат нас под прицелом.
Бирюков приподнял крышку люка, огляделся. Через минуту доложил:
— Под обрыв загремели, в речку. Но здесь мелко, только гусеницы в воде. Противника пока не видно…