— Марковна, погляди-ка. Что бы это значило?
— Что же ты хочешь, чтобы они ночью, в мятель, как на свадьбу выходили. Ни к чему в такую погоду воротнички, — огрызнулась она.
Не будь гостей, я бы поспорил с хозяйкой. И доказал бы, что погода здесь совершенно не при чем, пограничники в любую погоду не теряют своего вида.
Пограничники разом поднялись. Не прошло и минуты, как они, гремя винтовочками, один за другим уже выходили из избы в путь-дорогу.
Взялся было я за свою «летучую мышь» — проводить хотел, а начальник отряда меня останавливает:
— Ты куда, отец?
— Вас проводить.
— Оставайся в избе. Мы сами найдем дорогу.
Вышли бойцы, а я стою с фонарем, опершись о косяк. В избе сразу стало пусто и невесело. Вот, думаю, опять мы со старухой одни. Постоял я немного, а потом как на лавку сел, так и вспомнил: бойцы-то за молоко, сало не заплатили. Не жадность меня обуяла. Нет! Я человек не кубышечный, всегда накормлю военного человека, но не хотят пограничники даром ничего брать. Боец Красной армии соломины без спроса не возьмет. А здесь вдруг уплатить забыли. Сидим со старухой, морщим лбы, да так ничего понять не можем.
— Что же это такое, Марковна? Весь удой выдули люди, сала, творогу видимо-невидимо съели, — капуста, рыжики не в счет, — а расплачиваться кто будет? Дядя, что ли?
— Может, второпях забыли. Видал, как они едой давились?
Подкрутил тут я фонарь и на улицу — поглядеть, куда бойцы ушли. А пограничников и след простыл. На дворе ветер водил снежные хороводы, да с неба попрежнему сыпалась, точно из дырявого мельничного сита, снежная крупа.
Лег на печку. Не спится. Слышу — и старуха поворачивается, охает, клохчет, как наседка...
— Марковна, ты что кирпичи боками трешь? Подряд взяла, или как?..
— Не спится чего-то мне, Степан.
— Молоко жалеешь? Ох, и жадная же ты у меня, Настя. А еще хотела яичницу делать для гостей...
— Отстань ты от меня, старый... А ты чего не спишь?
— О шапке думаю. Сколько годов обогревала. Носит, поди, ее ветер по насту, как неприкаянную. Обледенеет...
Лежу и думаю то о шапке моей, то о пограничниках. Шинели новые, гимнастерки новые, сапоги тоже новые. А воротничков нет. А к чему ночью в лесу воротнички? Может, им дыхнуть некогда было... подняли по тревоге, так уж тут не до воротничков...
А почему же тогда они за молоко, за сало не заплатили?
«Эх ты, Степан Тимофеевич, — сказал я сам себе. — А еще старый солдат. Люди, может быть, целый день за шпионами гонялись. Не до того было людям».
Успокоился я. Но не надолго.
Почему же тогда, Степан Тимофеевич, гости словом добрым с тобой не перекинулись? Табаком всю избу прочадили, папиросками баловались, а хозяина угостить забыли. Ты им челом, а они тебе и спасибо не сказали...