В дозоре (Брыкин) - страница 5
Лежу, ворочаюсь, сна нет. То о шапке думаю, то о воротничках. А потом тихонько, чтобы старуха не слышала, слез с печки и стал одеваться. Взял ружье, топор за пояс засунул, зажег «летучую мышь» и вывалился из избы.
Нацепил лыжи и порысил за должниками. Хотелось знать, куда подались они: к границе или к станции, до которой было около сорока верст.
Гоню вперед и себя на чем свет пробираю. Сколько времени потерял. Суматошливый ветер за это время не то что лыжню, а легко село мог замести.
Замел он лыжные следы. И мне приходилось не столько мчаться вперед, сколько следы искать. Ползаю на брюхе да с ветром собачусь. Сшибает меня ветер с ног. Ну, думаю, каюк теперь тебе, Тимофеевич. Закрутит тебя вертун. Но ничего. Отбив сердитый наскок ветра, я вставал на лыжи и, собравшись с силами, снова помаленьку плыл сквозь снежную мглу.
У Денского болота пограничники свернули в сосновую рощицу, где не так мело, и сделали небольшой привал. Из рощицы следы потянулись не к границе, а к городу, и шли они не дорогой, а болотом. За каким рожном выбрались они в такую погоду в город?
Через час прибыл я на заставу. Залепило меня снегом так, что дежурный вытаращил глаза от изумления. В армяке, с ружьем за плечами, с фонарем в руке стою перед ним словно живой сугроб.
— Дышишь, дедушка? — окликнул он меня.
— Дышу, дышу, сынок, — подал я застывший голос.
Отчитал он меня веничком, потом на кухню к плите потащил, а я прошу, чтобы меня сразу к начальнику заставы вел. Поглядел он на меня, покачал головой да и говорит:
— Как же я тебя, дед, к начальнику поведу, когда ты еле языком ворочаешь. Отогрей язык, тогда сведу.
Но я сказал, что язык у меня оттого малость пристыл, что я его всю дорогу за зубами держал, а начну говорить, так он сразу же отойдет.
А тут и сам начальник заставы, лейтенант Холмской, подвернулся. Наверно, услышал мой голос. Пришел, поздоровался, взял под руку и повел в кабинет. В кабинете он усадил меня около печки, угостил душистыми папиросами и, потирая руки не то от холода, не то от удовольствия, что своего старого приятеля увидел, уставился на меня, как бы спрашивая: «Случилось, что ли, чего, Степан Тимофеевич, во вверенном тебе царстве, если ты в такую погоду на заставу притрясся?»
С лейтенантом мы старые знакомые. Заграничных петушков из леса выкуривали. Не один раз сидел он за моим столом. Я без лишних слов рассказал ему о должниках. Но, чтобы он не подумал, будто я с жалобой на заставу явился, предупредил его, что не жадность пригнала меня, а сомнение и гражданский долг.
А он сидит, большой и крепкий, положил руки на стол и хоть бы шелохнулся. Слушает меня, а сам, знай, челночки из бумаги мастерит. Сделает бумажный кораблик, в сторону отложит и за другой берется. Таких броненосцев накрутил он во время моего рассказа не один десяток. Зря, значит, приперся я на заставу.