В начале лета 1945 года 38-я стрелковая дивизия совершила свой последний марш: в столицу Болгарии — прекрасный город Софию, где и была расформирована.
Честно признаться, свои дальнейшие жизненные планы я тогда нисколько не связывал с армией. В мечтах о будущем чаще всего видел себя учителем сельской школы, и, случалось, в ушах моих будто наяву звенели жизнерадостные ребячьи голоса. Наверное, мне, как и всем другим фронтовикам, изрядно надоела война, поэтому и тянуло к мирной жизни. Но кадровики сказали: ты, старший лейтенант, молод, здоров, имеешь большой боевой опыт — такие офицеры нашей армии еще пригодятся. «Ну что же, — думал я, — коль так, послужу еще немного, пока старшие возрасты демобилизуются, а там через год-два и до меня очередь дойдет...»
В последних числах августа я прибыл в полк офицерского состава, располагавшийся в городе Белая Церковь. Здесь офицеры получали назначение и убывали отсюда в различные концы страны. Мне было предложено учиться «по своему профилю»... Я охотно согласился, потому что после учебы предполагалась работа, хотя и трудная, зато романтичная.
Однако когда все уже, казалось, было решено окончательно, в мою судьбу вдруг вмешалось большое начальство... Ничего не объясняя, четверых младших офицеров (в том числе и меня) представили начальнику штаба Киевского военного округа генерал-майору Г. А. Тер-Гаспаряну, Оглядев нас очень внимательно, генерал сказал мне:
— Вы будете работать за этим столом.
На том столе я увидел около десятка телефонов...
— А кем? — вырвалось у меня. — Дежурным?
Генерал хитровато улыбнулся, лукаво сверкнули его черные, как смоль, глаза.
— Вот посидите возле телефонов, тогда и узнаете, кем...
Так я оказался адъютантом.
Летом 1946 года мне удалось наконец вырваться в долгожданный отпуск. Сколько думалось, сколько мечталось о встрече с родными и близкими! И вот я в родном доме — живой, здоровый, какое счастье! Мама припала к моей груди, слезами радости окропила ордена и медали, затем, отпрянув, теплыми ладонями нежно и ласково стала гладить по щекам, словно убеждаясь, что сын перед нею наяву, а не во сне.
— Алешатка, кровинушка моя, — шептала мама, и я не мог сдержать своих слез.
А отец... Отец стоял немного в стороне, терпеливо ожидая своей очереди обняться с сыном. Он расправлял пышные усы, и глаза его блестели молодо, с озорством.
И вот я уже в железных объятиях отца. Долго и осторожно он похлопывал меня своими ручищами-кувалдами по спине, по плечам. Затем внимательно рассмотрел ордена. Довольно крякнув, сказал: