Наконец заметил, как двое крадутся кустарником к оврагу. На душе стало легче: значит, клюнули!
Они вышли к оврагу между мной и засадой, осмотрелись, начали спускаться. Новиков, не показываясь из укрытия, крикнул: «Хенде хох!» Немцы резко повернулись в его сторону, а я дал по ним очередь, стараясь попасть по ногам. Один, вскрикнув, упал и покатился на дно оврага. Другой, отстреливаясь, пытался выбраться наверх. Новиков уже ранил его, но тот оружие не бросил, продолжал изредка стрелять короткими очередями. Пришлось добить его гранатой.
Раненого немца быстро перевязали и понесли на плащ-палатке. Едва успели выбраться из оврага, как гитлеровцы открыли огонь из минометов. В ответ наши начали обстрел переднего края противника. Мы же ползком благополучно добрались до своей траншеи. А там нас уже ждал майор Кузминов. Таким сердитым я никогда еще его не видел. Оказывается, кто-то позвонил ему из батальона и сообщил, что лейтенант Зайцев перебежал к немцам... Сгоряча он даже трибуналом мне пригрозил за то, что я, никому ничего не доложив, самовольно предпринял такую «операцию».
— Мальчишеством занимаешься, лейтенант! — кричал командир полка. — Тебе что — жить надоело? Придумал: «выманивание»!
Успокоился майор Кузминов только тогда, когда раненый пленный дал ценные сведения. Наши предположения подтвердились: действительно, прибыла свежая немецкая часть и готовилась к наступлению.
Часто потом вспоминал этот эпизод. Конечно, прав был Кузминов, ругая за то, что я без разрешения пошел на такой риск. А ведь сделал это умышленно, потому что знал — командир полка не позволит. А риск-то все-таки оправдался!
В октябре 40-я и 27-я армии дважды пытались прорвать оборону противника из района букринского плацдарма, чтобы развить наступление в обход Киева с юго-запада. Однако достичь успеха не удалось. Слишком сильны были здесь укрепления, созданные гитлеровцами заблаговременно. Помогала им и пересеченная местность, не допускавшая возможности массированного применения танков.
После двух неудачных попыток перейти в наступление перемещения частей на плацдарме участились. Мы называли это «чехардой». Однако вскоре заметили, что войск на плацдарме поубавилось, что многие части ушли совсем. Выходило, что «чехардой» прикрывался какой-то маневр, какая-то перегруппировка.
Все чаще стали создаваться ложные артиллерийские и минометные позиции. А потом и макеты пулеметов появились. А вместо живой пехоты в окопах — манекены: старые солдатские гимнастерки, набитые соломой. Специально созданные команды в темное время суток перемещали макеты, имитирующие огневые средства и технику, а манекены переносили с одного места на другое, то увеличивали, то уменьшали их количество, чтобы ввести в заблуждение наземную и воздушную разведку противника, создать видимость реальных изменений на нашем переднем крае. Все это делалось настолько искусно, что гитлеровцы не замечали обмана. Захваченные разведчиками документы убеждали в том, что противник воспринимал наши ложные позиции как настоящие и держал против них соответствующие силы.