Постоянно наблюдая за противником, допрашивая пленных, мы убедились, что немцы готовятся нанести мощный удар по нашему внешнему фронту окружения с целью прорыва к своей группировке войск, оказавшейся в Корсунь-Шевченковском котле. Тогда я и решил направить через фронт группу наиболее отважных бойцов с задачей: доставить разведданные командованию любой из наших частей. К сожалению, судьба этой группы осталась неизвестной.
11 февраля гитлеровцы попытались восемью танковыми дивизиями из района западнее Ризино и Ерки прорвать внешний фронт окружения в направлении Лысянки. Навстречу им нанесли удар войска окруженной группировки. Но соединиться они не смогли...
17 февраля Корсунь-Шевченковская операция была успешно завершена, а 18-го я со своим отрядом с боем прорвался через линию фронта с юга и вышел к Рыжановке, где находился штаб одного из наших соединений.
Со мной долго беседовал высокий, худощавый полковник. Крутил в руках мое удостоверение личности, внимательно рассматривал каждую страничку. Глядел то на фотографию, то на меня, сравнивая, похож ли, и все время удивленно хмыкал. Дело в том, что документ был самодельным: еще на букринском плацдарме мне его «оформил» Саша Лебединцев. Конечно, печать и подпись командира были подлинные. Но вот беда: удостоверение оказалось с дыркой — еще одной отметиной того боя у села Босовка: маленький осколок снаряда ударил в грудь, отбил кусочек эмали на ордене Красного Знамени и насквозь прошил документы.
По требованию полковника я написал обстоятельный рапорт о действиях отряда в тылу противника. Затем сдал людей представителю штаба соединения, а сам отправился в медсанбат. Надеялся, что после перевязки возвращусь в свою дивизию. Однако не вышло. Увидев мои раны, медики ужаснулись. И никуда не отпустили, как я ни рвался. На следующий день в сопровождении Александра Флакея отправили в Киев, в госпиталь, располагавшийся на Куреневке.