Бес поздоровался со мной нарочито вежливо.
– Так вы, оказывается, несколько месяцев у нас сидели? – с очаровательной приятностью спросил он.
– Вы ошибаетесь, – тоже изобразив на лице улыбку, ответил я. – У вас я сидел всего десять дней, а около двух месяцев – в Бутырской тюрьме.
– Во время войны вы где были?
– В Москве.
– А почему не эвакуировались?
Я рассказал о том» как мы с женой решили эвакуироваться, даже рискуя потерять грудного ребенка, и как начальство уехало ночью, бросив нас на произвол судьбы.
Тема была слишком щекотливая. Бес предпочел этот разговор замять.
– Скажите, пожалуйста, – продолжал бес, – вам не попадались за последнее время какие-нибудь выступления, в которых чувствовалась бы отрыжка групповщины?
– В одной статье я такую отрыжку почувствовал.
– В какой же?
Оба впились в меня глазами.
– В статье Ермилова «Вредная пьеса», о пьесе Василия Гроссмана «Если верить пифагорейцам»[90]. Я тут абсолютно беспристрастен; знаком я с Гроссманом шапочно, как писателя его не люблю» но статья о нем Ермилова – это не критическая статья, а удар рапповской оглоблей.
Лица у обоих разочарованно вытянулись.
– С кем вы теперь встречаетесь?
– Ни с кем. До войны бывал у Сергеева-Ценского. Но потом он эвакуировался, а потом снова безвыездно засел у себя в Алуште. Опять-таки до войны бывал у своего учителя, профессора Грифцова, но после войны он тяжело заболел: утратил дар речи.
– Вы к какой-нибудь литературной группировке принадлежали?
– Ни к какой.
– Почему?
– Прежде всего потому, что группировки были ликвидированы в тридцать втором году, когда я еще учился и ни одной строчки не напечатал. На каком же основании меня бы приняли до ликвидации? Да я и в Москве стал жить с тридцатого года.
– Ну, а если бы были тогда постарше, то уж к какой-нибудь да примкнули бы?.. Вернее всего, к «Перевалу», а?
– «Дался им “Перевал”!» – подумал я и ответил:
– Ни к какой.
– Почему?
– Потому что, откровенно говоря, борьба тогдашних группировок напоминает мне тараканьи бега. Я не могу похвалиться большими знаниями, но вкус у меня и тогда уже для моих лет был неплохой, и лужу за зеркало я принимал редко. Я очень любил и люблю некоторых наших действительно больших прозаиков и поэтов – Горького, Эдуарда Багрицкого, Сергеева-Ценского, Алексея Толстого, Шолохова, Есенина, – но тогдашняя литература в целом, все эти группочки и межгрупповая грызня меня занимали, но не прельщали. И я оказался прав. Кого теперь волнует все, из-за чего в те годы копья ломались?
– Но ведь вот вас же потянуло к бывшему идеологу «Перевала» Горбову?