— Мама рассказывала, что в деревне моей бабушки в начале осени всегда появлялось много бабочек. Я подумывала туда отправиться, а теперь точно поеду. — Она сняла с шеи серебряную цепочку, на которой висел рубин.
— Нет, — сказала я, когда она протянула цепочку мне. — Она слишком дорогая…
Девушка кивнула.
— Мне она тоже была дорога, и довольно долго. Теперь она мне больше не нужна. Возьми ее, Нола, и спасибо. Ты единственная в этом городе, кого мне будет не хватать.
Когда она ушла, я собрала ячмень и высыпала его рядом с зеркалом. Зеркало, завернутое в ткань, зерно, кубок с водой, в которой плавал воск, старое дерево и резьба. Теперь все это стало моим, поскольку Игранзи больше нет. За две недели, прошедшие со дня ее смерти, у меня было много посетителей, гораздо больше, чем прежде.
Хозяйка, конечно, это заметила. Однажды днем, придя за своей долей, она сказала:
— Кожа и акцент Игранзи делали ее диковиной, и многие годы это было хорошо. Но потом она состарилась, да еще этот горб… — Ее передернуло, словно она прогоняла муху. — Я рада, что она умерла. Ты оказалась гораздо лучше, чем можно было представить, когда ты только здесь появилась, с грязью под ногтями и насекомыми в волосах. Мы друг другу пригодимся.
Я должна была почувствовать гордость или хотя бы обрадоваться. Но, сидя среди инструментов прорицания, которые теперь принадлежали мне, я ощущала внутри себя только пустоту.
Возможно, из-за этого чувства я не заметила его приближения. Я надевала на шею цепочку и услышала шаги по деревянным мосткам. Когда я подняла голову, он стоял напротив.
— Нола, — сказал он. Рассветные часы сменились утром, золотистый свет превращался в белый, и я прищурилась, чтобы его разглядеть.
— Орло, — спокойно сказала я, будто ждала его, и сложила руки на коленях. Ладони покрылись потом, выдавая фальшь моего спокойствия.
— Я пришел к вам с Игранзи — к вам обеим, — потому что нашел Прандела в борделе у западных ворот, но разминулся с ним всего на миг. А сейчас услышал… Хозяйка сказала, что Игранзи…
«У него безумные глаза, — подумала я, — слишком черные, наполовину в Ином мире или где-то еще, далеко отсюда». Он потер ладонью щетину, которая была гуще и темнее, чем в последний раз.
— Она была старой, — ответила я, хотя эти слова раздражали меня, когда их произносили другие.
Он сказал:
— Да. Но все равно жаль, что она умерла, и так скоро после Ченн.
Я сцепила руки, которые начали дрожать.
— Спасибо. Я… я по ним очень скучаю.
Он присел у камня, и его лицо оказалось вровень с моим.
— Что ты будешь делать?