Хозмаг располагался в полуподвале. Внутри было прохладно и воняло дешевым мылом, бруски которого громоздились на дальней полке. Еще пахло олифой и чем-то с высоким содержанием спирта - причем последний аромат исходил, скорее, от продавщицы. От такого коктейля у Андрея заслезились глаза, а рука, которую во сне куснула мурена, зачесалась еще сильнее. Он, морщась, поскреб предплечье. Тетенька за прилавком, посмотрев на его страдания, хмыкнула и неожиданно спросила:
- Выпускник, что ли?
Андрей слегка растерялся.
- А что, заметно?
- А чего тут замечать. У моей соседки, вон, тоже дочка пойдет сегодня. Собирается уже. Красивая, ужас, - не совсем логично подытожила продавщица.
- А в какой она школе? - зачем-то спросил Андрей.
- В двенадцатой.
'Это где в прошлом году труп нашли?' - чуть не ляпнул он, но в последний момент сдержался. Вместо этого сказал:
- Если в двенадцатой, то не встретимся. Я из четвертой. Мне порошок стиральный дайте, пожалуйста...
На обратном пути он обошел пятиэтажку с другой стороны. Детская площадка зарастала сорной травой. Дальше виднелась старая голубятня, которая стояла здесь так давно, что казалась природной частью ландшафта. Жирные противные птицы медитировали на крыше, изредка встряхивая короткими крыльями. Это общежитие для пернатых существовало, похоже, в автономном режиме - во всяком случае, Андрей ни разу не видел, чтобы голубей кто-нибудь 'гонял', как об этом поется в песнях. А ведь он тут всю жизнь живет, еще с советских времен. Даже пионеров застал...
Андрей родился, когда был еще жив дорогой Леонид Ильич, и они мирно сосуществовали целых три месяца, пока в ноябре восемьдесят второго четырежды герой не отошел в другой мир. Мама рассказывала потом, как вздрогнули все, прильнувшие к телевизорам, когда гроб с генсеком уронили в яму у Кремлевской стены под грохот траурного салюта. Как будто страна с приспущенными красными флагами споткнулась на ровном месте. Споткнулась, да так и не поднялась.
Андрей еще лежал в колыбели, когда хмурый гэбэшник, занявший трон, начал ловить прогульщиков на дневных сеансах в кинотеатрах. Но всех переловить не успел, потому что даже в ЦКБ врачи не всесильны. Следующий кремлевский дедок маме Андрея не запомнился совершенно, потому что сын уже бодро бегал по комнате и складывал слова в предложения.
Когда Андрюшу отдали в садик, на Олимпе водворился лысый мужик с отметиной, способный трещать по пять часов без умолку. Мама то ли в шутку, то ли всерьез рассказывала, как сажала непослушное чадо перед телеэкраном, и уже секунд через двадцать у юного зрителя начинали слипаться глазки, а спустя минуту он дрых богатырским сном. Сама же мама выдерживала часа полтора, а потом отрубалась тоже. С каждым годом речи становились длиннее. Когда Андрей заканчивал первый класс, над болтливым генсеком потешались все эстрадные юмористы. А потом стало не смешно. Лысого закрыли в Фаросе, а седого красавца, который влез на танк посреди Москвы, уже не успели стащить обратно. Страна сменила название и начала съеживаться, осыпаясь по краям как тлеющая бумага.