– Глашка?! Ты чего там одна? – Это сосед, пробегая мимо с багром и ведром, заметил девчонку.
Глашка моргнула. Губы ее разъехались в стылой полуулыбке.
– Маманька твоя где, Глашка? Бабка Уля?
Девочка сонно перевела взгляд и прошептала:
– Шатун.
Позади раздался мокрый чавкающий звук. Сосед повернулся: в оплывшем ноздреватом снегу за углом амбара лежали голые по локоть женские руки, тонкие, с синими венами. Они запрокинулись ладонями вверх, будто женщина, невидимая их обладательница, безмятежно спала на пуховой перине супружеского ложа.
А потом кто-то рванул те руки, как баба выдирает ногтями волокно из кудели, сбитое узлом, и на задымленном снегу прошваркнул след – белая двойная борозда.
– Не надо, – попросила Глашка, и ее черный, в запекшейся крови рот разошелся и треснул.
Вагоны с лязгом качнулись. Рывками преодолевая инерцию, электричка двинулась вперед. Дождевые капли понеслись по стеклам, чтобы спрыгнуть на ходу.
Брошенная кем-то жестянка из-под пива, громыхая, каталась по тамбуру. Вадим Николаевич выкинул пустую банку в темный стык между вагонами и захлопнул мотающуюся дверь. Алевтина подошла ближе, и он притянул ее к себе за талию.
– Держись!
Теснее прижавшись к его плечу, она вздохнула:
– Не повезло нам.
– Девочка, уныние – грех, слышала такое?
– Могу спорить, в этот раз никого не будет, – глядя в окно, отозвалась Алевтина.
Вадим Николаевич пожал плечами и не ответил.
Электричка набирала ход. За стеклянным окошком пролетали крохотные серые домики, мерцал частокол глухого ельника, и черная птица, взлетев, повисла над лесом, распластав крылья.
– У Аксеновых мальчишка заболел! – вскинулась вдруг Алевтина.
Теперь им приходилось, надрывая связки, перекрикивать стук колес.
– А он у них вообще часто болеет?!
– Еще как! Мать-то пьет!
Вадим Николаевич подумал и ответил, подняв брови:
– Лидия Семеновна – мамаша, конечно, еще та! Но найдем ли мы ей замену?! Санитарная служба…
Алевтина кинула на него укоризненный взгляд, и он замолчал.
Наклонил голову и на ощупь провел рукой по холодным щекам и губам Алевтины – под его пальцами уголки ее рта разъехались в стороны.
– Смеешься?! – сказал Вадим Николаевич. – Пойдем сядем!
– Там люди! – ответила Алевтина. – Не хочу.
– Пойдем, холодно тут!
Они шагнули из пронизанного сквозняками тамбура в теплый вагон. Здесь попахивало жженой резиной и возле запотевших окон на скамейках жались друг к другу темные фигуры в мокрых плащах и куртках.
Середина вагона пустовала. Несколько парней спорили о чем-то в проходе между рядами.
Вадим Николаевич с Алевтиной собирались пройти мимо, чтобы сесть на свободные места. Но когда приблизились, молодчики, замолчав, расступились, и стало понятно, кто преграждает им путь.