Они стояли чуть поодаль, в просвете меж деревьев, закрывая собой вид на деревню. Оба высокие, безбородые, одеты в длинные выцветшие камзолы. Один внимательно разглядывал происходящее и слегка улыбался тонкими губами, второй смотрел в другую сторону – на избы, темнеющие среди зелени. А потом Егор моргнул, и эти двое исчезли, будто и не было их.
– Чего ему бояться! – вещал беззубый, потирая ушибленные костяшки пальцев. – Для него это самая лучшая смерть. Ни покаяния, ни отпевания. Он же там сразу своим станет. На костер бы его, чтоб душонку поганую как следует пропечь да очистить. А? Мерзота? Хочешь на костер?
Егор облизал окровавленные губы. Горячий соленый привкус немного прояснил сознание, и где-то глубоко под ребрами впервые шевельнулся страх.
– А сам-то ты откуда так хорошо про преисподнюю толкуешь? – спросил он, стараясь улыбаться. – Своими глазами видал небось?
– Что? – Палач от удивления и возмущения даже отступил на шаг. – Что ты мелешь?
– Не видал еще, значит, – кивнул Егор. – Ничего, придет время, увидишь…
И в этот момент показалось ему, что краем уха услышал он чей-то смех. Совсем рядом, почти за плечом. Тот же смех, что временами вспоминался по утрам, когда поднявшееся над горизонтом солнце еще могло приносить радость.
– Видит бог, я бы сжег тебя, погань, – прошептал беззубый. – И того, кто тебя удумал отпустить, тоже. Но Господь укрепляет нас, посылает тяжелые испытания на долю, и потому, видать, придется нам смириться с тем, что старикан ушел сам, а тебя мы можем только вздернуть, как последнего нехристя. Хотя ты ведь и есть нехристь, так?
Выходит, помер генерал-профос. Егор вздохнул. Последний раз он ел двое суток назад, и сейчас в голове, усиленный ударом, сгустился непроглядный серый туман. В нем тонули мысли и воспоминания. Где-то в самой глубине бесформенным клубком свернулось отвратительное, мерзкое предчувствие. Еще не ясно было, начинает оно просыпаться, выпрастывая наружу уродливые свои лапы, или пока просто ворочается во сне, потревоженное грядущей казнью. Оно не имело отношения к смерти и было много хуже ее, много страшнее и опаснее. Егор не имел права позволить этой твари поднять голову.
– Давайте, заканчивайте уже, – медленно проговорил он. – Скучно.
– Торопишься, значит? – На беззубого стало страшно смотреть. Он весь трясся от возбуждения, конечности беспорядочно дергались, словно при виттовой пляске. – Спешишь, да? К ненаглядным своим, рогатым, в пекло? Отмучиться хочешь побыстрее…
– И то дело, давай кончать, – протянул дядька Никанор. – Нечего тянуть, право слово.