Однажды я не выдержала и начала исподволь наводить Рафаэля на мысль, что мы могли бы прекрасно жить вместе на улице Ферранди. В хорошую погоду можно было бы сидеть во внутреннем проулочке, в небольшом тупичке, закрытом от улицы калиткой. Соседи из близлежащих коттеджей, обладатели террас, выходящих на противоположную сторону, отличались редкостной корректностью. Моя квартира была просторной, двухэтажной, в ней было так много уютных уголков. Там бы нашлось место нам обоим…
Он медлил день за днем, давая обещания. Наконец после полудня, заполненного необычайной нежностью, он мне вручил, как великий подарок, сумку с его одеждой и различными необходимыми мелочами. Как только он вошел в мой дом, я тут же поняла, какую глупость совершила. С неспешной, демонстративной старательностью он стал осваивать незнакомое пространство. Я смотрела, как он шагает из угла в угол по комнатам, поднимается и спускается по винтовой лестнице, цепляясь за перила и считая ступени.
Меня выдало судорожное всхлипывание, вызванное безотчетной жалостью, когда я увидела, как он входит в мою спальню. Как это легко — растянуться на кровати, бросить мимолетный взгляд в окно. Рафаэль начал с того, что наткнулся на изголовье кровати, затем с необычайными предосторожностями обошел комнату по кругу, я видела, что он не может почувствовать, где стоит мебель; блуждая с вытянутыми руками вдоль стен, он дошел до натянутых занавесок:
— Здесь окно, неправда ли? У тебя есть соседи напротив? Ты закрываешь ставни?
Весь оставшийся день в доме царила гнетущая тишина. Рафаэль забился в угол дивана в гостиной. Он «читал» ту единственную книгу, что взял с собой, книгу, испещренную выпуклыми значками. Я рискнула предложить ему включить телевизор, он лишь пожал плечами.
Катастрофа разразилась ближе к вечеру. Он захотел пойти в спальню один и разложить свою одежду. Он поднялся по лестнице нарочито неловко, опираясь руками о ступени, как маленький ребенок. Через несколько минут я услышала удар и крик. На лестничной площадке он сделал шаг в пустоту, и его нога проскочила в пролет между двух прутьев перил.
Я бросилась наверх. Он рухнул на мою кровать, я первый раз увидела, как он плачет.
— Я калека, — повторял он, — я чувствую себя здесь совсем потерянным. Поверь мне, Сара… За те два часа, что я пытался… Я все время думал об этом доме. Он очень сложный… Я калека. Ты прекрасно видишь, Сара, я приговорен всю жизнь прожить в одной банке.
Он плохо спал. Завтрак был таким унылым. Он захотел помочь убрать посуду и опрокинул бутылку. Я стыдилась того, что вырвала его из привычной среды. Я предложила ему вновь сложить сумку и проводила его на улицу Майе.