Такой конец может навести на мысль, что Толстой поддался минутному настроению и настолько был захвачен страстью, что духовные силы его ослабели, и он, ослепленный вниманием молодой девушки, потерял руководящую нить разума и совершил один из самых необдуманных, ничем не обоснованных и внутренне не оправданных поступков своей жизни. Недаром же, в последнюю минуту хотел он бежать, но было поздно; Софья Андреевна плакала, разрыв компрометировал молодую девушку, и Лев Николаевич, как бы начиная сознавать нелепость своего поступка, волей-неволей пошел на роковой шаг.
Разделив эту точку зрения, мы допустили бы большую ошибку. Трудно предположить, что Толстой, с каждым днем увеличивавший свое духовное содержание, вдруг на 34-м году жизни проявил полную несостоятельность. К тому же Лев Николаевич, со свойственной ему откровенностью и прямолинейностью, не стал бы долго обманывать себя, скоро признал свою ошибку и стремился бы так или иначе исправить ее. Но не сбежал он и на другой день после свадьбы, а через три месяца записал в дневнике, что счастья «такого не было и не будет ни у кого».
Необычное поведение Толстого будет понятным, если допустить разделение человеческой энергии на два отличных друг от друга вида энергии – индивидуальную и родовую. Последняя недоступными нашему сознанию путями осуществляет беспрерывность органической жизни. Она не укладывается в рамки логики индивидуума, и ее отличительный признак – ее иррациональность.
Двадцать лет мечтал Толстой о любви к женщине, о семейной жизни. Он чувствовал и понимал, что жизнь его не будет содержательной, если эта сторона ее не будет заполнена. Он искал, строил планы, пытался осуществить их, но был бессилен их выполнить, ибо на помощь его непосредственному желанию приходило только сознание, а любви не было. Мы видели, как пришла любовь. Она все устранила с своего пути и одна, без всякой помощи разума, осуществила свое назначение.
Часть вторая Семейное счастье
I
После свадьбы, не останавливаясь в Москве, Толстые уезжают в Ясную Поляну.
Свои первые впечатления от новой жизни Лев Николаевич отмечает в дневнике и в восторженных письмах к друзьям. На другой день по приезде он записывает: «В Ясной. Утро, кофе, неловко. Студенты озадачены. Гулял с ней и Сережей. Обед. Она слишком рассмелилась. После обеда спал, она писала. Неимоверное счастье! И опять она пишет подле меня. Не может быть, чтоб это все кончилось только жизнью».
Еще через два дня он делится своими впечатлениями с А. А. Толстой: «Любезный, дорогой друг и бабушка! Пишу из деревни, пишу и слышу наверху голос жены, которая говорит с братом и которую я люблю больше всего на свете. Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым. Когда буду спокойнее, напишу вам длинное письмо – не то, что спокойнее, – я теперь спокоен и ясен, как никогда не бывал в жизни, – но когда буду привычнее. Теперь у меня постоянно чувство, как будто я украл незаслуженное, незаконное, не мне назначенное счастье. Вот она идет, я ее слышу, и так хорошо».