Я тоже не могу согласиться, — сказал учитель. — Зачем тебе его убивать? И вообще, способен ли ты, Манольос, убить человека? Нет, не способен!
Только поп Григорис молча смотрел на Манольоса.
— Почему ты не отвечаешь, Манольос? — спросил Патриархеас.
— Что же мне ответить, архонт? — сказал Манольос, вытирая вспотевшее лицо. — Я его убил, больше мне нечего сказать. Разве этого мало?
— Хватит! — воскликнул старик Ладас. — Хватит, Манольос, сын мой! Нашелся убийца, а мы-то сокрушались! Есть бог!
Манольос подполз к тому месту, куда падал слабый свет из окошка, вынул из-за пазухи маленькое евангелие, открыл его наугад и начал читать, не обращая внимания на остальных… Скрываясь между апостолами, он вошел в лодку вместе с Христом, и они поплыли далеко по Генисаретскому озеру; поднялся сильный ветер… Христос устал говорить с людьми, прилег на носу лодки на сети и уснул… Но северный ветер все усиливался, он дул с гор Галаада и поднимал на озере волны, которые обрушивались на рыбачью лодку.
Ученики побледнели от страха.
— Погибнем! — шептали они. — Погибнем! Давайте разбудим учителя!
Но никто не осмеливался прервать святой сон. Подошел Петр, нагнулся, увидел при свете молнии лицо Христа — он улыбался, счастливый, безмятежный…
— Разбуди его! Разбуди его! — кричали теснившиеся в лодке ученики.
Петр осмелел, протянул руку, коснулся плеча Христа.
— Учитель! — сказал он ему. — Проснись, мы погибаем!
Христос открыл глаза, посмотрел на дрожащих апостолов, покачал головой и с горечью прошептал:
— Столько времени я пребываю с вами, а вы еще не поверили?
Он вздохнул, стал на носу лодки и поднял руку к небу.
— Остановись! сказал он ему.
Затем простер руку над разбушевавшимся озером.
— Уймись!
И тут же стих ветер, успокоилось озеро, все вокруг прояснилось, и мир как будто заулыбался…
Манольос встряхнул головой, посмотрел на пятерых узников, и его голубые глаза засияли — счастливо, безмятежно, как воды Генисаретского озера.
Старик Ладас теперь словно ожил; он поднялся на ноги и ходил по подвалу, размахивая руками.
— Нашелся убийца, слава тебе господи, мы спасены! Несчастный Манольос, мне тебя жаль! Ты был бедным пастухом, и ты еще очень молод, ты не успел насладиться прелестью жизни, — и теперь умрешь. Но как хорошо, что ты признался и что я буду спасен!
Он замолчал, искоса посмотрел на старост, и гримаса исказила его лицо.
«Как же помириться, — подумал он, — как же помириться теперь, когда я спасен, с этим козлобородым и с этим грешником Патриархеасом, которого я назвал архонтской свиньей? На учителя мне, конечно, начхать. А вот с другими я поторопился, попал впросак, теперь уж поздно! Ну да и то хорошо, что жив останусь!»