Пономарь подошел, глотая слюну, не зная, какие сказать слова, чтобы побольнее задеть попа. И в то же время ему надо было делать вид, что он и сам расстроен.
— Отче, — начал он, притворяясь, будто убит горем. — Извини меня. Большие корабли — большие бури. Ты — большой корабль, отче. На тебя бросаются волны…
— Не строй из себя дурачка, иезуит! — крикнул поп. — Я тебя хорошо знаю. Ты хотел — у-у, морда! — стать митрополитом, но не сумел, и теперь твои уста источают яд… Не заговаривай мне зубы, выкладывай поскорее, что случилось!
Пономарь рассердился, но не подал виду и капля за каплей начал изливать свой яд.
— С попом Фотисом, — сказал он плаксиво, — ничего не случилось, он живет и здравствует.
— Дальше, иезуит! Ты ведь хочешь сказать что-то другое! Изливай свою желчь!
— Саракинцы — я видел это своими глазами — отправились рано утром захватить именье старика Патриархеаса. Мы проиграли игру.
— Ах, чтоб тебя! Дальше!
— Все село покатывается со смеху. Говорят, подлые, будто поп Фотис повалил тебя на землю и уложил на обе лопатки…
— Ну-ка, иезуит, подойди поближе.
Но пономарь побоялся ручищ попа и отошел подальше, в угол.
— И самое страшное…
— Самое страшное? Говори, проклятый, выкладывай поскорее!
— Самое страшное, дорогой отче… Но мужайся, все мы люди, все умрем…
Поп схватил железную табакерку и бросил ее в голову пономаря. Но тот пригнулся, табакерка с грохотом стукнулась о дверь, и тонко нарезанный табак рассыпался по полу.
— Говори, а то встану, изобью тебя до смерти, несчастный! Итак, самое страшное?
— Как, разве ты этого не знаешь, отче? Ох, ну как же тебе это сказать? Я сейчас потеряю сознание… Твой брат, отче…
Поп не в силах был больше сдерживаться. Отбросив простыни, он спрыгнул на пол и набросился на пономаря. Но тот ухитрился сделать баррикаду из стола и двух стульев и за нею чувствовал себя в безопасности.
— Его убили, — пробормотал он плаксиво.
— Кто? Кто? — взревел поп, и из его ран на голове снова закапала кровь. — Кто его убил?
— Не знаю, отче. Где мне знать, несчастному? Говорят, его нашли в канаве с разбитой головой… В него швырнули большой камень, сделали из его головы пирог с начинкой и теперь он лежит во дворе Патриархеаса.
— А ты никого не подозреваешь, Хараламбис? Есть у тебя кто-нибудь на примете?
— Что тебе сказать, отче? Никого… Но, правда… Может быть…
— Что — правда?.. Что — может быть?.. А ну-ка, вспомни хорошенько! Ты — человек умный, ты что-нибудь, наверно, знаешь…
Поп подошел, отодвинул стулья и стол и с деланной лаской положил руку на плечо пономарю.
— Ты должен знать! Не может быть, чтоб не знал… Ты думаешь, что это…