— Ты не ругай священника, — прервал его Манольос, — каждый отвечает за себя, ты следи за своей душой, Яннакос! В этом году мы должны быть чистыми, непорочными, ты ведь будешь изображать апостола Петра, не забывай!.. Как мы поступаем перед причащением? Постимся, не едим ни мяса, ни масла, не ругаемся, не обижаемся… То же самое теперь, Яннакос…
Но Яннакос вышел из себя; он чувствовал, что Манольос прав, и это бесило его еще больше. Оставив попа в покое, он принялся нападать на своего друга.
— Эх, Манольос, — прошипел он, — не забывай, что и ты будешь изображать Христа. Не апостола, а самого Христа! Вправе ли ты трогать женщину? Нет! И вообще, твое величество теперь готовится жениться. Да или нет? Чего ж ты краснеешь? Да или нет? Анафема нам всем, думаю я! Святость — трудная вещь…
Манольос опустил голову и ничего не ответил.
— Да или нет? — снова зашипел Яннакос, все больше распаляясь. — Смотришь ты на Леньо и облизываешься… А сатана приводит ее к тебе во сне, и как она тебе нравится, голая! Я тоже был когда-то молодым, как и ты; мне знакомы проделки сатаны… Приводит он ее к тебе во сне, ты совершаешь грех и встаешь утром усталый… И когда настанет время изображать распятого Христа, ты станешь молодоженом… Тебя будут распинать, но ты — ничего страшного! — ты будешь знать, что все это игра, что распяли другого, и будешь думать, когда придется прыгать на кресте и кричать: «Или, или! лама савахфани?»[22] — что скоро ты вернешься к себе домой, что после распятия тебя будет ждать Леньо с теплой водой, чтоб ты умылся, с чистым бельем, чтоб ты переоделся, — и вдвоем уляжетесь, после распятия, на кровать. Значит, молчи, Манольос, не лезь со своими советами! Тоже мне учитель — сам поучись сперва…
Манольос слушал, опустив голову, и дрожал. «Прав он, прав, — думал он про себя. — Я лгун, лгун, лгун!»
— Почему же ты молчишь? Разве я неправду говорю? — закричал Яннакос, радуясь тому, что Манольос дрожит.
— Но еще вчера, Яннакос… — начал Манольос.
Яннакос прервал его.
— Вчера, Манольос, — сказал он и дернул ослика за уздечку, чтоб тот двинулся с места, — вчера, Манольос, было по-другому. В праздник, видишь ли, все доотвала набивали себе брюхо, ослик был привязан, корысть спала… Но сегодня, смотри, ослик нагружен, животы у нас с ним пустые. Пасха прошла, начинается торговля… А торговля — это значит, добрый молодец, хватай, чтоб поесть, и воруй, чтоб у тебя было добро! Иначе, если не будешь торговаться, лучше отправляйся в Афонский[23] монастырь и постригайся в монахи… Понял?
На минуту он замолчал, немного успокоился, дернул ослика за уздечку и посмотрел на Манольоса, довольный тем, что все ему высказал и излил свою злость.