Капала где-то вода. Тридцать или сорок капель в минуту. Каждая капля отдавалась в висках дробным ударом. Кто-то далеко-далеко наигрывал на скрипке одну и ту же мелодию, часто сбиваясь, возобновляя заунывные переливы с самого начала. Впрочем Валентин уже всерьез сомневался, слышит ли он что-нибудь в действительности. С галлюцинациями жизнь познакомила его давным-давно. С одинаковым успехом призраков порождали и боль, и химия, и затянувшаяся бессонница. Но обычную боль он научился терпеть. Обморочная тошнота после сотрясения мозга наполняла ощущением близящейся смерти, но и это состояние позволяло сохранять крохи достоинства. Когда начинало мерещиться черт-те что, спасало знание первопричины. Алкоголь, температура, порция морфия… Сейчас же происходило что-то другое. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного.
Не доверяя уже ни чувствам, ни собственной памяти, Валентин заголил руку и тщательно осмотрелся. Пальцами сантиметр за сантиметром ощупал ягодицы и спину. Он искал след укола, хотя и был убежден, что никто ему ничего не вкалывал. Или это не жидкость, не лекарство, а какой-нибудь газ?… Валентин стал усиленно принюхиваться. Обойдя камеру, изучил все углы в поисках тайного воздуховода. С запозданием сообразил, что газом тюремные власти пользоваться бы не стали. Дверь была самая обычная, без всякой герметизации. А окуривать разом целый коридор — значит подвергать риску и стражу. Но что же тогда? Что, черт подери!?…
В метаниях по камере чувство страха притуплялось, но стоило присесть на нары или остановиться хотя бы на минуту, как жутковатые судорожные волны с новой силой принимались сотрясать тело. Странным образом иссякала энергия. Тянуло прилечь, закрыть утомленные глаза. Это напоминало сны, в которых увязали в воздушном тесте подсеченные ноги, и, убегая, приходилось падать на четвереньки, почти ползти, проклиная паралич и чары, лишающие последней воли. В то же время Валентин интуитивно сознавал, что неподвижность его погубит окончательно. Бедолага сокамерник не являлся эпилептиком. Корчился он от той же пугающей силы, что тенью подкрадывалась к Валентину справа и слева, запуская хищные пальцы под хрупкую оболочку, лапая сердце, когтями царапая внутренности.
В бреду всплывали забытые имена. Кажется, он позвал раз или два Викторию. Лицо ее высветилось на противоположной стене подобно изображению слайда, и Валентин шагнул к ней, вытянув руки. Так испуганный ребенок кидается к матери. Искал ли Валентин защиты у прекрасного призрака или напротив сам стремился защитить его, он не знал. Отныне он мыслил вспышками. Кидаясь к двери, приникал к холодному металлу ухом, вылавливал малейшие звуки, пытаясь вычленить из них хоть какие-то обнадеживающие признаки.