— Действительно неплохо!…
Цинизм отпугивает, и Ольга тотчас отодвинулась. Каждая женщина понимает пошлость по-своему, по-своему и не любит. Молчание становилось двусмысленным, и, сдавшись первой, Ольга повела рассказ о подруге. Несколько рассеянно поначалу, но постепенно все более увлекаясь. Подругу Леонид знал. Тридцатилетняя Зинаида, которую по-прежнему все и всюду звали Зиночкой. Мягкоголосое существо, вечнодоверчивая девочка, совершенно не способная за себя постоять. Любой второклассник мог безнаказанно отобрать у нее сумочку, в транспорте ее пихали локтями даже самые забитые старушонки. Но главная трагедия Зиночки заключалась в нечаянном сердечном увлечении. По словам Ольги она полюбила убогого деспота. Более того, деспота женатого, откровенно стыдящегося связей на стороне, помыкающего Зиночкой с брезгливостью столичного аристократа, выуживающего у нее деньги для семьи, устраивающего сцены ревности, без промедления распускающего руки.
— Не Зиночкины бы слезы, давно бы придавила эту мразь! — распаленная собственной историей, Ольга шумно дышала под одеялом.
— Нашла кого любить! Поглядел бы ты на него! Обычный мозгляк с животиком! Всегда при галстуке, в пиджаке, а из кармашка этаким треугольничком — носовой платок!
— А ты, конечно, хотела бы его видеть с прорехами на штанах, небритым и запущенным?
— Не люблю вранья! — отрубила Ольга. — Мухомор на мухоморе кругом! Полировка снаружи, а гниль внутри. Уж лучше бы ходили с заплатами и прорехами. По крайней мере хоть какое-то соответствие. А этот еще и псих порядочный. Обвиняет Зиночку во всех смертных грехах, скандалит, на улице запрещает с собой здороваться.
— Стесняется, что ли?
— Стесняется!… — Ольга фыркнула. — Ножками он сучит — вот что! Говорит, за детей опасается, чтобы, значит, не узнали про блудливого папашку. И жену якобы свою уважает, родителей ее. Подонок!…
Леонид мыслями перескочил от Зиночки к Ольге. Было совершенно непонятно, зачем она ему все это рассказывала. Непредсказуемая женская логика! Хотела, должно быть, повздыхать на тему сложности семейных отношений, да не сообразила вовремя, что сама-то ближе не к страдалице Зиночке, а к прохвосту ухажеру. Вероятно, и Ольга о чем-то подобном подумала, потому что внезапно замолчала. Оставленный муж, ночь, проводимая в чужой квартире, в постели с чужим человеком, — ей было над чем поломать голову. Разговор заглох. Ольга отвернулась к стене, он — к окну.
Сны в эту ночь Логинову снились мерзкие. Люди прыгали с высоты вниз. Это было какое-то повальное сумасшествие, массовый спорт, овладевший душами всего населения. Знакомые и незнакомые ему люди, сигали в пустоту, и лишь в последний миг что-то наконец доходило до их сознания. Эти самые перекошенные ужасом лица Леонид и вынес из сна.