— Они еще не победили. Ты будешь защищаться?
Он пожал плечами и задумался.
— Пришлось бы искать лжесвидетелей, а это не по мне. Просить людей, которых не видел много лет, говорить гадости о твоей матери — это низко.
— Но она именно так и поступает — низко.
— Вина на мне, Мишель. Я покинул супружеское жилище, и все пошло прахом. У нас была прекрасная семья. Потом что-то сломалось. Мне казалось, у нас просто трудный период, через такое многие проходят, а когда все понял, было уже поздно.
— Дело во Франке?
— Нет. Мы с твоей матерью из разных социальных слоев. С этим ничего не поделаешь. Впрочем, некоторым удавалось. Мы не сумели.
— Ты не должен один оплачивать судебные издержки!
— Я бессилен. Элен представит десять заверенных свидетельств и заключение судебного исполнителя. Умеешь хранить секреты?
— Я больше не куплюсь на «дай слово настоящего мужчины»!
— Я мог доставить твоей матери неприятности, но мы нашли решение, которое устроило нас обоих.
— Какое?
— Не вмешивать в эту историю вас. Пообещай, что будешь молчать.
Деваться было некуда, и я пообещал.
— Мы договорились, что я возьму всю вину на себя, но платить мне не придется. У нас будет совместная опека. Вы живете с ней, мы встречаемся каждый второй уик-энд, половину каникул вы проводите со мной. Я плачу небольшие алименты на вас двоих и получаю от нее финансовое возмещение.
— Значит, ты обменял нас на деньги?!
— Не глупи, Мишель! Другого выхода просто нет, к войне я не готов!
— Ты не имел права! Не имел! Нужно было драться!
— Такова жизнь. По-другому не бывает.
— В конечном итоге ты неплохо устроился.
Я встал. Сунул в карман сигареты и пошел к выходу, но вернулся:
— Скажи мне, где Франк.
— И не подумаю! Незачем тебе это знать.
* * *
Я оставил письмо от адвоката на столике в прихожей. Мама удивилась, заметив, что оно распечатано, и я сказал, что вскрыл конверт по ошибке. В воскресенье позвонил папа. Жюльетта поговорила пять минут и протянула трубку мне.
— Скажи, что меня нет.
Он не мог не услышать. Мама оторвала взгляд от «Пари матч», улыбнулась, но ничего не сказала. Я отказывался разговаривать с ним несколько недель подряд. Долго. Эта история и сегодня стоит между нами.
* * *
Я никогда не рассказывал Камилле о своей семье, о Франке, о Сесиль, об их исчезновении, о распаде семьи и бегстве отца в провинцию. Говорят, время лечит раны. Стереть из памяти легко лишь тех, кого любишь не слишком сильно. Главенствующим чувством был гнев. Я задыхался от ярости, мне хотелось выплеснуть ее наружу, но я был бессилен. В моей душе поселилась ненависть. Камилла по неизвестным причинам отказывалась говорить о своей семье, так что мы были равны в своем сиротстве.