* * *
Кто сегодня помнит о Пьере? Что от него осталось? От его широченной улыбки, сумбурных идей, страстного желания изменить мир, перебив всех мерзавцев? Думают ли о нем бывшие подружки, те, которых он отталкивал, чтобы не успевали привязаться. Он всеми забыт и покоится в земле на провинциальном кладбище. Я нес тяжелую коробку — килограмма четыре-пять, не меньше! — в которую уместилось все, что Пьер сделал за свою короткую жизнь, и вдруг услышал голос:
— Эй, маленький придурок!
Это был он. Никаких сомнений. Я обернулся, зная, что не увижу никого, кроме незнакомых прохожих да призраков, порожденных моей измученной памятью. Я поставил коробку на капот машины.
— Ты и впрямь придурок! Разве я тебя этому учил? Продолжишь в том же духе — превратишься в кусок дерьма. В такой же, как все остальные. И не делай вид, что не понимаешь. Посмотри на себя в зеркало, и тебя стошнит. Ты не имеешь права. Только не ты. Иначе получится, что я зря тратил на тебя время.
Вопросы были не нужны. Я знал: Пьер прав. Я больше не могу врать Камилле, выдавая себя за поэта и художника. Не хочу быть самозванцем. Я все ей расскажу.
Я позвонил Камилле. Время было позднее. Трубку снял человек, говоривший с сильным «черноногим» акцентом.
— Здравствуйте, мсье, я бы хотел поговорить с Камиллой. Это очень важно.
Он что-то проворчал, в трубке повисла долгая пауза, потом я услышал:
— Камилла, это тебя.
Она спросила, кто звонит.
— Не знаю, но не поздновато ли для звонков?
— Слушаю…
— Это я. Звоню, потому что…
— Ты рехнулся! Забыл посмотреть на часы?
— Мы обязательно должны завтра увидеться.
— Завтра понедельник. У меня занятия до шести. Я не могу.
— Это очень важно, Камилла. Я буду тебя ждать…
Она повесила трубку. У меня с души свалился камень — один из многих. Я вернулся домой с коробкой Пьера. Задвинул ее в угол у себя в комнате и написал крупными буквами: «Не открывать».
* * *
Я ждал ее у фонтана. 18.30. От лицея Фенелона до Люксембургского сада десять минут ходьбы неспешным шагом. Она не придет. Должно быть, возникла проблема, или она разозлилась на вчерашний поздний звонок. Возможно, мы больше никогда не увидимся. У меня колотилось сердце, в горле стоял ком, казалось, что плечи придавило могильной плитой. Я взглянул на поднятую руку Полифема — застывшее движение ломало перспективу, — и у меня вдруг появилось незнакомое чувство. Я как будто раздвоился. Ощутил невероятную легкость. Во мне словно поселился другой человек. Я никогда не думал, что такое может случиться. Я схватил листок бумаги. Успокоил дыхание. Вздрогнул — и это произошло. Вырвалось из меня, как струя воды. Само собой. Я написал восемь поэтических строк. Мгновенно. Как Саша. Перечитать не успел — передо мной стояла Камилла.