Вадик рассказал о своем друге, питерском скульпторе Василии Аземше, к которому как-то подошел несчастный бомж и сказал:
— Брат! Дай на хлеб.
А Аземша как раз шел из булочной, и из авоськи у него торчал батон (или, говоря по-питерски, булка). Поняв просьбу буквально, скульптор отломил свежую горбушку и протянул ее страдающему брату.
Страдающий брат плюнул, грязно выругался — и долго еще потом грязно ругался в удаляющуюся спину добросердечного скульптора.
В ответ я поделился воспоминанием о Григории Горине: мы стояли в тамбуре поезда Нижний Новгород — Москва, ожидая отправления, когда с аналогичной просьбой (насчет финансовой поддержки в счет человеколюбия) у ступенек возник юноша призывного возраста.
На юноше были кроссовки «адидас», джинсы «левайс» и фирменная курточка.
И Григорий Израилевич нравоучительно сказал ему:
— Юноша! Вы недостаточно плохо одеты.
Возможно, продюсер Малакянц тоже вспомнил бы какую-нибудь историю на эту трехгрошовую тему, но тут Жук заметил, что на парапете чугунной ограды, возле которой мы стоим, лежит горстка медных монеток.
Происхождение этой мелочи мы поняли через пару секунд: монетки оставил мальчик, просивший подаяния. Серебро взял, а медью — побрезговал.
— Ни фига себе, — сказал я.
— Да, неглупо, — сказал Жук.
А продюсер Малакянц аккуратно собрал медь и, положив ее себе в карман, наставительно произнес:
— Мальчик никогда не будет богатым.
Мы с Жуком, видимо, тоже.
Приход в голову настоящей шутки — всякий раз чудо и счастье.
Дело было в Риге (Рига — в этой истории обстоятельство важное, оставьте его, пожалуйста, в голове на пару минут).
Мы ужинали большой артистической толпой в каком-то клубе. На стене висела картина — обычная, признаться, мазня: дворик, домик, дерево, собачка… И вот встал Вадим Жук и вкрадчивым голосом экскурсовода начал раскрывать нам художественные тайны этого полотна.
Молол что-то несусветное (Вадим Семенович — один из немногих моих друзей, знающий живопись по-настоящему; это и дает ему возможность качественно валять дурака).
Цветовая гамма, говорил Жук… работа со светотенью… школа Рембрандта… композиционное решение… обратите внимание на собачку…
Я обмирал от наслаждения — так это было изящно. Пять минут монолога — и ни единого шва, ни малейшего усилия, никаких следов внутренней работы! Когда с собачкой было покончено, все уже не смеялись, а всхлипывали от смеха.
И тогда Вадик казенным голосом сказал:
— Перейдем к следующей картине…
И обернулся наугад.
А никакой картины не было: за его спиной висели на стене обычные часы. Но паузы в монологе Жука не случилось. Он сказал: