— Что же теперь будет?
— Да-а… — вздохнул безжалостный Владин. — За такое могут и из комсомола попереть.
…в те годы ходила эпиграмма:
Волосы дыбом, зубы торчком,
Старый мудак с комсомольским значком.
Легенда, однако, утверждает, что это была — автоэпиграмма, написанная почти напоследок… Если это так, строки окрашиваются совсем другим светом, не правда ли?
Рассказывают: Эмиль Гилельс, чтобы не подписывать позорных писем против Сахарова, несколько ночей подряд провел в поезде «Красная Стрела».
Мобильных телефонов еще не было в природе: профессору звонили домой, а профессора нет! Уехал в Ленинград… Начинали искать в Ленинграде, а он уже тихой сапой ехал на Московский вокзал…
Так и ездил туда-сюда мимо Бологого, пока не стихло.
Увернуться, однако, удавалось не всем…
Сахарова исключали из Академии Наук. Позориться никому не хотелось, но — надо… Под страхом кадровых репрессий собрали кворум, прислали куратора из ЦК, и процесс пошел, хотя довольно вяло…
Ну очень не хотелось позориться!
И вот какой-то членкор, косясь на закаменевшего лицом куратора, робко заметил, что, мол, оно конечно… и Сахаров поступил с советским народом нехорошо… но вот незадача: академик — звание пожизненное, и еще не бывало, чтобы академиков исключали… нет прецедента…
На этих словах оживился нобелевский лауреат академик Капица.
— Как нет? — звонко возразил он. — Есть прецедент!
И куратор из ЦК КПСС облегченно вздохнул. А Капица закончил:
— В тридцать третьем году из прусской Академии наук исключили Альберта Эйнштейна!
Наступила страшная тишина — и Сахаров остался советским академиком.
Еще один неубиенный довод
…в защиту Андрея Дмитриевича прозвучал в те дни из уст «атомного» академика Александрова.
Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова:
— Как он может быть членом Академии? Он же давно не работает!
Александров ответил:
— Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает. Но я держу его при себе за былые заслуги!
Осуждению Сахарова надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе назначили открытое партсобрание.
Парторг Ангелина Степанова, стоя в трибуне, маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное. Кто посовестливее, отводил глаза; кто поподлее, подыгрывал лицом…
А группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, жила своей жизнью, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка. Оттуда доносился оживленный гур-гур, очень обидный для парторга, — потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно.