— Дурнушка?! Да она красавица! — воскликнул я с жаром.
Тут он просиял.
— Она тебе нравится! Я ей так и сказал.
— А ты разве против? — спросил я, вспомнив предупреждение Виржини и решив, что Шарлот меня испытывает. Однако лицо у него было открытое и довольное, а улыбка казалась вполне искренней.
— Что ты! Мы друзья, она — моя сестра… Но имей в виду. — Шарлот достал из кармана два бокала зеленоватого стекла с тонюсенькими ножками — тоньше детского мизинца. — Обидишь ее — будем драться на мечах. Я владею мечом куда лучше и наверняка тебя убью. Как ни жаль.
Он наполнил бокалы вином, вручил мне один, а свой поднял.
— За наше здоровье! И за счастье Виржини.
Мне показалось, что мы, сами того не заметив, пришли к некоему важному соглашению. Однако отец Шарлота считал иначе. На следующий день он пригласил меня в свой кабинет, чтобы прояснить два момента. Первый — что он передо мной в неоплатном долгу, ведь я спас жизнь двум его дочерям. Он считает меня своим сыном и готов оказывать мне покровительство до конца жизни — если, конечно, я не навлеку позор на семью. Это был очень щедрый жест с его стороны, даже для 1734 года, когда герцогам уже не приходилось воевать за свои земли. Второй момент: на Виржини мне лучше даже не смотреть. Я еще слишком юн и не понимаю, как устроены женщины: из благодарности она наверняка решит, что любит меня. Герцог твердо верил, что я этим не воспользуюсь.
Новая жизнь старых рецептов
Наутро после ужина — столь же торжественного и церемонного, как и первый ужин в замке де Со, мы с Шарлотом уселись в ту самую золоченую карету, на которой в начале каникул покинули академию. Виржини не вышла меня провожать. Последний раз я видел ее за ужином, заплаканную и безмолвную. К еде она почти не притронулась и рано отпросилась к себе: герцог дал ей разрешение прежде, чем герцогиня успела отказать.
Первые пятьдесят миль нашего путешествия Шарлот молчал. Не от обиды или гнева, нет: ему было стыдно.
— Моя мать может быть очень упряма, — наконец произнес он. — Но я не сдамся и все равно буду приглашать тебя в гости.
— А она велела больше меня не звать? — упав духом, спросил я.
Он резко помотал головой. Еще несколько миль мы ехали в молчании.
— Пойми, — сказал он, когда наш экипаж подъехал к трактиру, — сестра моя тоже может быть упряма.
Нас накормили тушеной крольчатиной (я не стал говорить Шарлоту, что мясо почти наверняка кошачье) и напоили скверным вином, которое принесло мне куда больше радости, чем вчерашнее бордо. Шарлот ушел наверх с дочерью трактирщика и спустился лишь через час.