Натаниэль лежит в постели и вспоминает тот день, когда принес из школы домой цыпленка. На самом деле это был не совсем цыпленок… это было яйцо, которое мисс Лидия выбросила в мусор, как будто дети совсем глупые и не смогут посчитать, что в инкубаторе вместо четырех осталось три яйца. Однако остальные яйца превратились к крошечные желтые пищащие комочки. Поэтому в тот день, до того как за ним заехал папа, Натаниэль зашел в кабинет мисс Лидии, вытащил из мусорного ведра яйцо и спрятал его в рукаве рубашки.
Он положил яйцо себе под подушку, уверенный в том, что если бы яйцу дали чуть больше времени, то из него, как и из остальных, вылупился бы цыпленок. Но сон превратился в кошмар — как будто папа делает утром омлет, разбивает скорлупу и живой цыпленок падает на раскаленную сковородку. Папа нашел яйцо за его кроватью через два дня, оно упало на пол. Папа не успел вовремя все убрать — Натаниэль до сих пор помнит стеклянный мертвый глаз, скрюченное серое тельце и то, из чего должно было вырасти крылышко.
Раньше Натаниэль считал, что Нечто, что он увидел в то утро, — уж явно не цыпленка! — самое страшное, что может существовать на свете. Даже сейчас, когда он прикрывает глаза, перед мысленным взором предстает это видение. Он прекратил есть яйца, потому что стал бояться того, что может оказаться внутри. Предмет, который с виду кажется совершенно нормальным, внутри может вызывать отвращение.
Натаниэль таращится в потолок. Но на свете существуют вещи и пострашнее, теперь он это знает.
Дверь его комнаты распахивается, кто-то входит. Натаниэль продолжает вспоминать Нечто и Того Другого, поэтому ничего не видит в ярком свете, льющемся из коридора. Он чувствует, как что-то опускается к нему на кровать, сворачивается возле него калачиком, как будто сам Натаниэль уже умер и нуждается в оболочке, внутри которой можно спрятаться.
— Все в порядке, — шепчет на ухо голос папы, — это всего лишь я.
Он крепко прижимает сына к себе, чтобы унять дрожь. Натаниэль закрывает глаза и впервые за этот вечер с того момента, как лег в кровать, не видит цыпленка.
На следующий день за мгновение перед тем, как войти в кабинет доктора Робишо, во мне внезапно брезжит надежда. А если она посмотрит на Натаниэля и увидит, что неверно истолковала его поведение? А если она извинится и красными буквами напишет на истории болезни «Ошибочно поставленный диагноз»? Но когда мы входим, к нам бросается новое действующее лицо, и мне приходится отпустить свою сказку в небо. В таком маленьком городке, как Йорк, невозможно заниматься делами о растлении малолетних и не знать Монику Лафлам. Против нее лично я ничего не имею, но не люблю организацию, в которой она работает. У себя в конторе мы отдел опеки иначе как «эти чертовы социальные работники» или «бюрократическая машина штата Мэн» не называем. Последний раз мы с Моникой работали по делу мальчика, которому ставили диагноз «оппозиционно-вызывающее поведение» — расстройство, которое в итоге и помешало нам осудить его обидчика.