Патрик натянуто улыбается. И сквозь зубы произносит:
— Нина, ты же знаешь, что я не могу этого сделать. — Потом поворачивается к Натаниэлю: — Что скажешь, Кузнечик? Ты видишь человека, который тебя обидел?
Палец Натаниэля, покачиваясь, как метроном, ползет по краю фотографии Шишинского. Зависает там, потом двигается к другому снимку. Мы все ждем, пытаясь понять, что он хочет нам сказать. Но он кладет один снимок на другой, пока на столе не образуются две колонки. Он соединяет их по диагонали. Такая медлительность — а оказывается, он всего лишь изображает букву «N».
— Он коснулся снимка. Нужного снимка, — настаиваю я. — Такого опознания достаточно.
— Нет, недостаточно, — Патрик качает головой.
— Натаниэль, попробуй еще раз. — Я протягиваю руку и перемешиваю фотографии. — Покажи кто.
Натаниэль злится, что я испортила его работу, отталкивает карты, и половина оказывается на полу. Потом прячет лицо в коленях и отказывает смотреть на меня.
— Помогла, ничего не скажешь! — бормочет Патрик.
— Не вижу, чтобы ты помогал!
— Натаниэль! — Калеб касается ноги сына. — Ты отлично справился. Не слушай маму.
— Спасибо тебе, Калеб.
— Я не то хотел сказать, и тебе это известно.
Мои щеки пылают.
— Да неужели!
Патрик, который чувствует себя не в своей тарелке, начинает засовывать снимки в конверт.
— Мне кажется, мы должны поговорить об этом в другом месте, — многозначительно говорит Калеб.
Натаниэль зажимает уши руками и зарывается сбоку, между диванными подушками и ногой Патрика.
— Посмотри, до чего ты довел ребенка, — говорю я.
Безумие, воцарившееся в комнате, всех оттенков пламени, оно давит на него, поэтому Натаниэлю приходится съеживаться настолько, чтобы суметь забиться между подушками. В кармане Патрика, с той стороны, где к нему крепко прижимается Натаниэль, лежит что-то твердое. Сами штаны пахнут кленовым сиропом и ноябрем.
Его мама опять плачет, отец кричит на маму. Натаниэль помнит, что раньше, когда он всего лишь будил их поутру, они уже были счастливы. Теперь же, что бы он ни делал, похоже, он все время поступает неправильно.
Он знает, что это правда: во всем случившемся виноват только он. А сейчас, когда он стал грязным, изменился, родители не знают, что с ним делать.
Как бы он хотел, чтобы они снова улыбались! Как бы он хотел дать ответы на все вопросы! Но он не может преодолеть стоящую в горле преграду: «Об этом нельзя никому рассказывать».
Мама вскидывает руки и идет к камину, поворачивается к остальным спиной. Она думает, что никто не видит ее лица, и заливается слезами. Отец с Патриком изо всех сил стараются не смотреть друг на друга. Их взгляды, как мячики, отскакивают от предметов в крошечной комнате.