— А вставать тебе не положено.
— А в уборную босиком, что ли, ходить?
— А ты не будешь ходить в уборную, захочешь — вызовешь няню, она горшок принесёт.
Я оторопело смотрел на сестру, а «ослабленные» забавлялись. Мой халат и тапочки выплыли из палаты вместе с сестрой. Я бросил взгляд в окно — Були уже не было: пока мы с сестрой препирались, я и не заметил, как она ушла.
Ну раз так, раз меня лишили средств передвижения, попробую разузнать насчёт места у окна.
— Эй, парень, тебе там не дует, у окна? Не поменяешься со мной? Самое уютное местечко.
У окна лежал толстый-претолстый парень с хитрой такой рожей.
— А мне, знаешь ли, приятно — свежий воздух. Уф-уф! — И он замахал перед носом своей пухлой ручкой. — Уф! Как приятно! Такой свежий воздух. Знаешь, малец, у меня правило есть железное — ничего не подарю, даром тоже не даю. «Подаришь» уехал в Париж, остался один «Купишь». Ну как, сообразил? Котелок варит? Будешь отдавать мне все передачи, которые тебе таскают. Кто у тебя бабка? Не жадюга она? Жрать будет носить? А мать-то будет ходить?
Меня тошнило разговаривать с толстяком Гришкой; я молча встал, собрал свои манатки, своё одеяло и подушку и, зажав под мышкой градусник, двинулся к Гришкиной кровати.
— На вот, лопни, — и кинул ему пакет с яблоками.
А Гришка, нисколько даже не обратив внимания на мой тон, подозрительно проворчал:
— Ничего там не зажал? Ну-ка, что у тебя там?
— Ты, может, зубной порошок кушаешь?
Ну и тип был этот Гришка! Такого поискать. Потом я узнал от ребят, что он не только меня ободрал — это хоть была мена. Оказывается, все ребята платили ему дань за право подходить к окну. А если кто пытался протестовать и не отдавал передачу, Гришка сообщал сестре, что не уплативший дань разговаривал через окно с матерью. А узнал я это так: один дошкольник стал мне совать два большущих персика после того, как почирикал у окошечка со своей матерью.
— Ты что это, парень, раздаёшь персики, самому, что ли, надоели или у твоей матери персиковая роща в горах? А может, консервный завод? — А я ничего не понял. Оказывается, это он мне теперь по привычке платил — я же лежал на Гришкином месте.
Но это всё потом. А сейчас пришла сестра и, увидев перемену, окинула нас таким взглядом! И уже раскрыла рот, чтобы исторгнуть нравоучение. Ну, думаю, сейчас будет Ниагара, как вдруг она рот закрыла, подошла ко мне и как-то странно на меня уставилась.
— А ну-ка, — говорит, — давай сюда градусник: допрыгался, молодчик, сорок один и восемь. — И сестра быстро вышла из палаты.
«Ослабленные» все притихли, и только толстый Гришка пробубнил из своего угла: