И вот раскопали, наконец, эту самую бочку, этот мой слоновий горшочек. И с такой осторожностью из оврага его поднимали, как будто он и правда золотой или бриллиантовый.
Александр Григорьевич сдвинул глиняную крышку и заглянул внутрь. Хорошо ему! Ему хоть и в трубу печную на крыше ничего не стоит заглянуть.
— Ага, — сказал он, довольно потирая свои ручищи, — что-то там есть!
И как он только это сказал, я так прямо застыл на месте — то в жар меня бросает, то в холод. Ну, думаю, вот сейчас такое что-нибудь будет, такое…
И тут Гера с Витей наклонили этот самый пифос, и Александр Григорьевич своими длинными ручищами стал извлекать оттуда сначала ремни какие-то кожаные (они сказали, что это сбруя конская), потом топор какой-то, ещё там всякий хлам. А я всё ждал и ждал. Ну что, что там, на дне, должен же быть настоящий клад! Неужели только этот хлам и будет? Да, ей-богу, я в городе и то лучше клад нашёл. Я даже плюнул с досады.
— Ну, — говорю, — знал бы я заранее, что здесь такое барахло, которое только на помойку выкинуть…
— На помойку, говоришь? — прорычал Александр Григорьевич. — Нет, видно, мал ты ещё, чтоб стать археологом, тебе ещё в салочки-выручалочки гонять. «На помойку»! А ты знаешь, помойка для археолога как раз и есть самое интересное. А ты говоришь — барахло.
Здорово мне досталось. Хорошо ещё, что Александр Григорьевич любителем меня не обозвал. Вот что значат такие на первый взгляд пустяковые вещи! Для них для всех — теперь-то стало мне понятно — этот самый пифос и то, что там было, вроде как знак был, что, мол, здесь ищите, вроде как игра «горячо-холодно», а я, как попугай, болтал о кладе, ничего не понимая.
На следующий день, я помню, Джоанна пришла какая-то особенная. Я тут же усёк, что дело нечисто, и стал её тормошить, в чём дело. Она туда-сюда, но меня-то не купишь на ржавую железку.
— Давай, — говорю, — выкладывай.
Ну, а она мне:
— Знаешь, оказывается, ты очень талантливый археолог, у тебя, — говорит, — дар особый.
А я говорю:
— С чего ты вдруг взяла, что я талантливый?
Ну Джоанна завела бодягу:
— Вот книжки прочитала и поняла, что ты талантливый.
А я говорю:
— Нечего хитрить, и если мы друзья, давай выкладывай всё начистоту.
Ну она и призналась, что рассказала Пал Палычу про слоновий горшочек, а он почему-то удивился совсем не тому, что я нашёл этот горшок, а просто-напросто тому, что я догадался пробежаться по стенке оврага. И он сказал чего-то там насчёт естественно разрезанного «культурного слоя». Ну это он, по-моему, загнул, хотя мне и приятно, что Пал Палыч считает меня талантливым. Но если бы Пал Палыч знал, что эта мысль пришла ко мне ну совсем дуриком: я тогда даже ни одной ещё книжки не прочитал про археологию, просто думал, как здесь жили генуэзцы и куда всё это подевалось? Если бы Пал Палыч знал всё это, а тем более, если б он знал, что в горшке ничего особенного не оказалось, он бы, конечно, не стал говорить, что я талантливый. И хоть мне не очень-то приятно было разочаровывать Джоанну, но я всё-таки ей сказал: