– В самом деле? И вы их оставили? Ваше сострадание родилось не на пустом месте, сестра. Оно родом с тех улиц, откуда вы пришли, от тех нищих людей, которых вы так стараетесь спасти. Разве мы способны что-то оставить?
Она прикрыла глаза, потупилась и ничего не ответила.
– Извините, – сказал он. – Ваше прошлое – это ваше дело. Я не хотел…
– Моя мать была воровка, – сказала Шерин, открыв глаза и встретившись взглядом с Ваэлином. Выговор у нее сделался резкий, непривычный. – Лучшая карманница, какую видали в наших кварталах. Руки как молния. Она могла стянуть кольцо с пальца у купца быстрее, чем змея хватает крысу. Отца своего я не знала, она говорила, что он был солдат, на войне погиб, но я знала, что она подрабатывала шлюхой, прежде чем обучилась своему ремеслу. И меня она тоже научила, говорила, у меня руки самые подходящие.
Шерин посмотрела на свои руки, стиснула проворные, тонкие пальцы.
– Она говорила, я у нее милая маленькая воровочка, а воровке ни к чему быть шлюхой. Но оказалось, что не такая уж я хорошая воровка, как она думала. Жирный старый богатей со своей жирной старой женой приперли меня к стенке, когда я сперла у нее брошку. Богатей лупил меня своей тростью, и маманя моя пырнула его ножом. «Не смейте лупить мою Шеричку!» – сказала. Она могла бы сбежать, но она осталась.
Шерин скрестила руки, обнимая себя за плечи.
– Ради меня осталась. Она все тыкала его ножом, когда явилась стража. Ее повесили на следующий день. Мне было одиннадцать. Когда ее повесили, я села и стала ждать смерти. Понимаете, не могла я больше воровать, вот не могла, и все. А больше я ничего не умела. Ни мамани, ни ремесла. Конец мне пришел. На следующее утро красивая дама в сером одеянии спросила, не надо ли мне помочь.
Ваэлин не помнил, как он встал и притянул ее к себе: он просто обнаружил, что ее голова лежит у него на груди и дыхание у нее срывается от сдерживаемых рыданий.
– Простите, сестра…
Она глубоко вздохнула, перестала плакать, подняла голову и улыбнулась кривой улыбочкой.
– Я тебе не сестра! – прошептала она и прижалась губами к его губам.
* * *
– У тебя, – Шерин прошлась язычком по его груди, – вкус песка и пота.
Она наморщила нос.
– А пахнет от тебя дымом!
– Извини…
Она хихикнула, приподнялась, поцеловала его в щеку и снова прижалась к нему своим обнаженным телом, положив голову ему на грудь.
– Я же не возражаю!
Его руки прошлись по ее гладким, узким плечам. Она блаженно вздохнула.
– Говорят, в этом деле надо быть опытным, чтобы получить настоящее удовольствие, – сказал он.
– Говорят, будто подлинная преданность Вере делает человека слепым к соблазну подобных удовольствий.