— В вагон прямо? — спросил Стрелок.
— Не знаю, — сказала Марина. — Все наши с мужем эксперименты проводились в стабильно ориентированном пространстве, то есть в одной и той же комнате, в лаборатории. Мы оттуда уходили… ну, проще, исчезали и возвращались туда же. А здесь — поезд. Он вообще-то скорый, поэтому и уехал. Ему стоять не положено. То есть мы ушли из объекта «поезд» и попали в объект… ну, скажем, «мать-природа». Sic! Или проще сказать: бобик сдох. И нет никаких гарантий, что мы окажемся именно в поезде, а не в том месте пространства, из коего мы исчезли с помощью, как некоторые выражаются, черной коробочки. То есть где-то на рельсах на шпалах, как там еще говорится — в полосе отчуждения. А поезд укатил далеко-далеко. С концами. Вы хотите на рельсы и шпалы?
Внезапное остроумие Марины было и внезапно злым. А и то понятно: черная коробочка — ее собственность, ее с мужем покойным изобретение действует, как оказалось, без сбоев. И, как ни крути, она, Марина, для всех здесь, на травке, безоговорочно виновата в том, что она — плюс все та же коробочка — всю гоп-компанию поместила в… во что?.. ну, в ситуацию, которая нежданна, непонятна и крайне не к месту. А то, что спасла от возможного убиения, так кто ж о такой фигне помнит сей момент? Благодарность — штука зыбкая и многофункциональная.
— Но, как я понимаю или, точнее, хочу предполагать, — давил Пастух, — мы должны оказаться в нашем родном пространстве, где есть поезд, есть рельсы, пассажиров туча, есть Москва, есть, наконец, наш багаж. Или я что-то не врубаюсь?
— В пространстве, где был поезд. — Марина голосом подчеркнула слово «пространство», а потом слово «был», но в нем, в голосе то есть, звучала и некая нотка сомнения, если, конечно, у сомнения есть нотки, — мы и должны, по моему разумению, через пару-тройку минут непроизвольно оказаться в поезде, но он — движущийся объект… — К ноткам сомнения прибавились нотки вины. — Мы с мужем в наших экспериментах имели стабильную точку ухода и возврата — лабораторию, а здесь — поезд, он движется… Хотя… — Она примолкла и стала что-то сама себе нашептывать почти беззвучно и прикрыв глаза веками. Все терпеливо ждали, когда это камлание закончится. — Хотя… — повторила она, еще чуток подумала и нажала что-то на пресловутой коробочке, которую держала бережно и жестко.
И мир на мгновение опять погас, ну, на самое ничтожное мгновение, и ветром холодным дунуло мощно, и Пастух ощутил под ногами качающийся пол, а за грязным стеклом быстро-быстро мелькали деревья и облака на выцветшем небе.