Но ей мешала девичья стыдливость, а он-то! Скольких женщин раздевал на своем веку! Казанова… В подробностях знал, как устроены и где расположены мелкие крючочки и потайные застежечки на женском белье всех фирм и фасонов.
А теперь почему-то руки дрожали. И дыхание перехватывало. Что с ним?
Маша была права: в любви все непонятно!
Девушка очнулась сама: помогло «Боржоми», которым ей омыли лицо. Потом она жадно глотала из горлышка солоноватую щелочную воду, и клюквенный вкус постепенно исчезал, унося с собой и кошмарные видения.
Подсознательный страх, вырвавшийся наружу, чтобы нанести очередной удар, опять удалился, взяв тайм-аут.
Теперь Маше было ужасно стыдно, что она доставила своему спутнику столько хлопот. Она виновато, с жалобной улыбкой, развела руками:
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте.
Он рассмеялся с облегчением, счастливо:
— Да, зрелище было просто убийственным. Я и сам чуть коньки не отбросил.
— А чем там все закончилось?
— Как — чем? Полагаю, примирением Монтекки и Капулетти.
— Я не про то! Эта англичанка, что с ней?
— Да ничего. Поднялась и доиграла сцену без юбки. По-моему, даже осталась довольна: сорвала бурные аплодисменты.
— Обошлось… Какое счастье…
Иоанн мысленно повторил ее слова: «Обошлось. Какое счастье», имея в виду, однако, Машин обморок.
Теперь, задним числом, он испугался: а могло ведь и не обойтись! Вдруг бы она, падая, ударилась виском о подлокотник кресла или о край сцены!
Он бы мог ее потерять! Как Ромео. Только настоящий, шекспировский, а не тот, кто скакал с мячиком по сцене театра «Современник».
И тогда бы — тогда ему не жить. Как Ромео. Настоящему.
О ты, любовь моя, моя супруга!
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
Ты не побеждена. Еще румянец
Красой уста и щеки озаряет,
И смерти знамя бледное не веет…
Они молча шли по вечернему московскому центру, и ни один из них не вспомнил про толстый тисненый библиотечный том Шекспира, который остался лежать на сиденье первого ряда партера театра «Современник».
Расстались, как и в прошлый раз, у Машиного подъезда. На этот раз Иоанн и не намекал на кофе. А Мария сама не решилась предложить.
Оставшись у входа в дом, он слушал: вот простучали по ступенькам ее невысокие устойчивые каблучки. Всего один пролет. И сразу же щелкнул замок, затем хлопнула дверь квартиры.
— Значит, второй этаж, — сказал он сам себе. — И скорее всего, сразу возле лестницы.