– Разве ты не радость! – сказал я, взволнованный тем, что понимаю, о чем она говорит. – Я это слышу! Это действительно есть!
Она радовалась так же, как я, и забыла одеться или расчесать волосы. Она пододвинула нотные листки с дальнего конца музыкальной полки, стоящей на фортепиано, к себе. Надпись гласила Иоганн Себастьян Бах, а дальше ураган из нот и пространств, из точек и диезов, из плоскостей и бемолей, (' трелей и внезапных команд на итальянском. С самого начала, перед тем, как пианистка могла убрать шасси и влететь в этот ураган, ее встречала команда con brio, что по моему разумению означало, что надо играть либо ярко, либо с холодком, либо с сыром.
Это внушало благоговение. Моя подруга, вместе с которой я только что вынырнул из теплых простыней и полных сладострастия теней, с которой я говорил по-английски с легкостью, по-испански со смехом, по-немецки и французски с замешательством и ощущением творческого эксперимента, эта моя подруга внезапно запела на новом и чрезвычайно сложном языке, в который я лишь первый день учился вслушиваться.
Музыка вырвалась из фортепиано, словно прозрачная, холодная вода, высеченная пророком из скалы, разливаясь и плескаясь вокруг нас, в то время как ее пальцы взлетали и парили, сгибались и замирали, и таяли, и мелькали в магическом пассаже, и молниями метались над клавишами.
Никогда прежде она для меня не играла, оправдываясь то тем, что давно не практиковала, то тем, что стесняется даже открыть клавиатуру инструмента, когда я нахожусь в комнате. Теперь между нами что-то произошло: то ли она почувствовала свободу играть, потому что мы стали любовниками, то ли была учительницей, так страстно желавшей помочь своему глухому ученику, что уже ничто не могло удержать ее от музыки?
Ее глаза не упускали ни одной дождинки из этого урагана на бумаге; она забыла о том, что у нее есть тело, остались только руки, вихрь пальцев, и душа, отыскавшая свою песню в сердце человека, умершего две сотни лет назад и по ее воле с триумфом восставшего из могилы к живой музыке.
– Лесли! Боже мой! Кто ты?
Она лишь слегка повернула ко мне голову и чуть улыбнулась, глазами, разумом и руками оставаясь в уносящемся вверх урагане музыки.
Потом она взглянула на меня; музыка резко оборвалась, и только струны в теле фортепиано еще дрожали, как струны арфы.
– И так далее, и тому подобное, – сказала она. Музыка мерцала в ее глазах, в ее улыбке. – Ты видишь, что он тут делает? Видишь, что он сделал?
– Вижу самую малость, – сказал я. – Я думал, что знаю тебя! Ты мне затмила дневной свет! Эта музыка: это: ты: