Ну, ладно, в своей семье ругань, грызня — это еще куда ни шло!
Но избраннице Курмана мир и покой в семье Ахмета покоя не давали: каких только небылиц не выдумывала она о тихой и беззлобной Текле! Соседки, как водится, разносили их по аулу. Сколько раз Ахмет просил брата укоротить язык жене, ведь они родные, в одной сакле живут, под одной крышей. Тот же подливал масла в огонь:
— Не нравится? Так уходите! Кто держит?
— Куда же мы пойдем из собственного дома?
— А это уж не мое дело! Где мне прокормить твоих щенков?
— Это как понимать?
— А так и понимать. Работаем поровну, а едоков-то у тебя — пальцев на руке не хватает!
Вон, оказывается, что. Объели. У Курмана трое детишек, а у него, Ахмета, пятеро.
— Делиться так делиться! — не выдержал однажды Ахмет и по камню раскатал свою половину сакли. — Живи один!
У дальнего родича купил Ахмет участок земли на окраине аула, с помощью друзей слепил неказистую, но крепкую саклю. Только мир и после ухода семьи брата не воцарился в доме Курмана.
Каждое лето Ахмет отправляется на заработки. Последние годы он останавливается в Мухране: здесь с охотой нанимают его. Особенно зажиточный грузин Гигла Окропиридзе. По душе пришелся Гигле работник, которому ничего не надо указывать: все сам видит приметливыми, грустными глазами. Всей душой привязался к Ахмету хозяин, и, когда жена благополучно разрешилась мальчиком, именно Ахмета попросил Гигла стать крестным отцом. Единой была привязанность. Ахмет, скучая по своим детям, души не чаял в мальчонке, и тот, едва подрос, за Ахметом ходил как привязанный.
Последнюю осень, провожая Ахмета после уборки урожая домой, Гигла целую арбу кукурузы ему выделил, подарки для детей и для Текле купил.
Когда Ахмет, возвратясь, взвалил хурджины с подарками на плечи, Текле, вытирая слезы радости, заохала:
— С ума спятил, Ахмет! Долго ли надорваться!
— Своя ноша не тянет, разве не знаешь? — усмехнулся он, радуясь в душе, что такая заботливая и терпеливая досталась ему жена. Сиди они круглый год на одних кукурузных лепешках — словом не попрекнет. Чудо, а не жена!
Зубами скрежетал от спокойствия и незлобивости Ахмета братец. Поперек горла была ему дружба Ахмета с Гиглой Окропиридзе, все его раздражало.
В то время когда Ахмет на празднике от души радовался успеху каждого наездника, словно это он сам джигитовал, восхищался красотой и плавностью движения танцевавших девушек, словно в круг выходили уже его собственные дочери, Курман злился, завидовал, презрительно сплевывал, видя, как радуются люди: «Эка невидаль!»
Все бы ничего, но своим собачьим нюхом почуял Курман, что брат как-то связан с отрядом Габилы. Не думая, что в родном ауле живет доносчик, оставил однажды возле сакли Ахмет двух вьючных лошадей, а сам пошел в дом приласкать жену и ребятишек. Считанных минут, пока брат говорил с женой, хватило Курману, чтобы сообразить, что во вьюках — круги сыра, копченое мясо. В лучшие годы не видела семья Ахмета такого добра. Куда же торопится с ним братец? Не иначе как подкармливает тех, кто прячется в горах.