Очарование зла

Там жизнь была, а в десяти шагах

Синела ночь и плыли в вечность годы.

Мы танцевали нашу жизнь под шум

Огромных труб, где рокотало время.

Борис Поплавский

…После мраморов Каррары

Как живется вам с трухой

Гипсовой?..

Марина, Марина, Марина… Как высказалась, а? Никогда не стеснялась в выражениях… «Труха гипсовая»! Да вот только труха ли я?.. Старуха ли я?.. Теперь-то, разумеется, старуха — и труха, но тогда, в те годы, когда ты писала это, — о Марина! — нет, тогда я трухой не была! Помнишь, Марина? Помнишь?

A! Ты говорила еще: страшно, когда некому сказать «а помнить?». Горчакова все жалела, последнего лицеиста. Ну вот какое дело тебе было до последнего лицеиста, когда он уж сто лет как все равно помер, а ты была тогда молода, и вообще все были умопомрачительно и как-то совершенно неприлично молоды… Теперь я все это понимаю. Последняя из всех. Тем, кто уходит раньше, это кажется и романтичным, и достойным сожаления.

Думаешь, я и этого не помню? Разумеется, помню… Вечная жизнь без вечной молодости — один только голос оставила сивилле судьба. Только голос… Твой голос, Марина. Это ты сделала из нее стихи. Ты из всего делала стихи — и из собственной беды, и из чужой, и даже из моей грядущей старости, о которой тогда ни сном ни духом никто не подозревал… Как в зеркале показала, обо всем догадалась заранее, все предрекла — и ушла, оборвала…

А вот зеркал у меня в доме нет. Что я увижу в моем зеркале, кроме лжи? Сморщенное лицо? Ложь! Пятна на руках? Еще одна ложь! Тусклые глаза? Ложь, ложь, ложь! Правда — она какая-то совсем другая… В правде много света. А тут сплошная темнота.

Я заперта в этом доме, в этом вечере, в этой надвигающейся грозе — но хуже всего: заперта в собственной старости. Сижу внутри памяти, как в тюрьме. Полная тьма. Иногда только вспышки, как будто молнии взрываются… или еще что-нибудь взрывается, не знаю. Бу-бум! И сразу что-нибудь вижу… Мысленно вижу, потому как сижу в кромешной тьме.

И спичек опять нет! Ну вот почему он все время ворует мои спички, спрашивается? Ни свечку зажечь, ни закурить! И что за манера — из дома таскать? Нет чтоб в дом принести! И все стучит, по всем углам стучит — это он недоволен. Слова ему не скажи! Должно быть, считает меня полоумной старухой. Одинокие старухи — всегда полоумные, потому что разговаривают сами с собой. «Помните, мадемуазель Гучкова… то есть миссис Трайл… то есть — помнишь, Вера?.. Помнишь?»

Странно! Почему я сегодня весь вечер думаю о Марине? Что, уж и подумать больше не о ком?