Он смял салфетку и прицелился в мусорное ведро у двери.
— Клипра грозился пойти в правление «Барклай Таиланд». Я объяснил ему, что, если компания окажет ему поддержку, то ей придется взять на себя его долги. Плюс лишиться своего лучшего брокера. Иными словами: у них нет другого пути, кроме как встать на мою сторону. Тогда он пригрозил мне, что пустит в ход свои политические связи. И знаешь что? Он так и не сумел это сделать. Я подумал, что надо решать эту проблему в лице Уве Клипры и заодно завладеть его компанией «Пхуриделл», которая вскоре взлетит в цене, как ракета. И если я это говорю, значит, я не просто так думаю или надеюсь наподобие других пафосных биржевых игроков. Я точно
знаюэто. И я позабочусь об этом. Так оно и будет.
Глаза Йенса засверкали.
— И я точно знаю, что Харри Холе и эта бритоголовая дама умрут сегодня вечером. Так оно и будет, — произнес он, взглянув на часы. — Прости за мелодраматичность, но время не ждет, Ивар. Настал час подумать о своей выгоде или как?
Лёкен смотрел на него пустыми глазами.
— Не боишься, нет? Крепкий мужик? Рассказать тебе, какими их найдут, Ивар? Каждый из них будет привязан к сваям в реке, у каждого будет пуля в животе и «рожа гориллы» вместо лица. Помнишь, что означает это выражение, Ивар? Нет? Может, во времена твоей молодости это было неизвестно? Я сам никогда не понимал, что это такое. Пока мой друг By не поведал мне, что гребной винт буквально сдирает кожу с лица, обнажая кровавое мясо, понятно? Но главное в том, что это метод мафии. Люди зададутся вопросом, чем эти двое так досадили мафии, но ответа никогда не узнают, ясно? По крайней мере от тебя, потому что ты получишь от меня пять миллионов долларов и бесплатно сделаешь себе операцию, если расскажешь мне, где они сейчас. Ты обучен исчезать бесследно, жить под чужим именем и все такое прочее, разве не так?
Ивар Лёкен смотрел на шевелящиеся губы Йенса и слышал какое-то далекое эхо его голоса. Мимо пролетели слова «гребной винт», «пять миллионов» и «под чужим именем». Он всегда ощущал свою раздвоенность и вовсе не стремился к смерти. Но он понимал разницу между правильным и неправильным и в пределах разумного пытался поступать правильно. Никто, кроме Брекке и By, так и не узнает, как он принял смерть — с поднятой головой или нет; никто не помянет старину Лёкена за кружкой пива, в кругу ветеранов разведки или МИДа, да Лёкену и наплевать на все это. Он не нуждался в посмертной памяти. Жизнь его была засекреченной, и потому совершенно естественно, что он должен умереть вот так. Это не повод для красивых жестов, и он знал, что единственное, чего он желал бы, так это скорейшая смерть. И чтобы прекратилась боль. Больше он ни о чем не жалел. Нет никакой разницы в том, слышал ли Лёкен детали предложения Брекке или не слышал. Ничего теперь не имело значения. В этот момент запищал его мобильный телефон, висящий на ремне.