Страна металась в горячечном бреду инфляции. Всеми обсуждались только две темы — цены и потерянные вклады. Всякий разговор неизменно предварялся сравниванием «тех» цен и «этих». Особой почтительности удостаивались граждане, доверительно-плаксивым шепотком сообщавшие о размере своего обесценившегося сберегательного вклада. И чем больше был вклад, тем безразличнее о нем говорилось.
Наташа в то время жила с родителями. Вернее с отцом и его женой — дебелой бабенкой, младше его лет на пятнадцать. Бабенка эта имела живой, непоседливый характер и отличалась невероятной для такого возраста скупостью. Заведовала она каким-то отделом в магазине и в дни кризиса была очень популярна у народа. По квартире вечно шастали какие-то темные личности с коробками, которыми она постепенно загромоздила все свободные пространства. У мачехи была своя квартира, но она сдавала ее внаем, насколько Наташа знала.
Мачеха и падчерица невзлюбили друг друга почти сразу. Мачеха взяла было командный тон в доме, но Наташа мигом ее осадила, сказав как-то, что если она еще раз откроет рот, то вполне возможно очень скоро ее посетителями и ей самой могут заинтересоваться «компетентные товарищи». Мачеха так перепугалась, что поспешила выпроводить из своей однокомнатной квартиры постояльцев и предоставить ее для проживания Наташе. Наташа с удовольствием туда перебралась, когда поняла, что отец без ума от своей новой жены. Жить с этими двумя под одной крышей Наташе не представлялось возможным.
Наташа любила свой город. Любила его парки, скверы, улицы и широкие проспекты. Всегда гуляла с подругами по родной Москве, наслаждаясь мороженым и веселясь от души, — свойство безмятежной молодости радоваться жизни просто так, без каких-либо условий.
А потом она познакомилась с Филом. Он приезжал в столицу в составе группы по межгосударственной программе обмена учащимися высших учебных заведений.
Англичане первое время поражали своей ничем не скованной доброжелательностью и забавным непониманием некоторых реалий жизни людей из-за «железного занавеса», канувшего в лету, удивляли своей «нездешностью» — в одежде, привычках, поведении.
На Наташином факультете профильным был английский, и всем предоставилась возможность попрактиковаться в британском варианте языка, как известно, отличавшемся от американского.
Двадцатитрехлетний Филипп Гордон сразу привлекал внимание широкой белозубой улыбкой, замечательной прической (местные парни не слишком утруждали себя уходом за своей шевелюрой, по крайней мере, многие), открытостью и еще чем-то таким, что Наташа не могла объяснить. Внутренней свободой ли, целеустремленностью ли или уверенностью в себе и в своем завтрашнем дне, кто знает? Впрочем, все они выгодно отличались от «местных» парней. Сколько девчонок лихорадочными, бессонными ночами давали волю своим мечтам? Сколько слез было пролито от беспросветности нищенского существования и от такого близкого, как им казалось, избавления от него. Туда, где отсутствие горячей воды в домах — не норма, а национальная катастрофа, туда, где товары и продукты продают всем, без удостоверения прописки в паспорте и купонов, туда, где каждый знает свои права, где есть personal space (личное человеческое пространство), позволяющее абсолютно безнаказанно дать в морду любому, кто на него посягнет. Никто уже не боялся «акул капитализма», столь красочно описываемых недоброй памяти советской пропагандой. Тем, кто работал, «акулы» с удивительным упорством не давали прозябать в мерзости нищеты. На спрос они отвечали предложением, а не дефицитом.