Родина (Быков, Харитонов) - страница 97

Мы прощаемся с Владимиром Крупиным, он провожает нас до дверей, в прихожей на пороге спит пес писателя.

- Вы перешагивайте через него, только аккуратно, - просит Крупин. - Будить его бесполезно, он старый уже, совсем глухой и ничего не соображает. Недавно нас не было дома, пришли грабители, так он им, не поверите, тапочки принес.

Интересно, откуда он знает об этом, грабители рассказали? Писатель все-таки.

Анатолий Деревенец о войнах, лагерях и взятии Берлина

В 1939 году я поступил в Московский энергетический институт, но вместо студбилета получил повестку в армию. Это сейчас можно пойти качать права, а тогда - студент, не студент - топай. Я и потопал - со сборного пункта нас повезли прямо в город Горький. А казарма для маменькиного сынка - совсем не сахар. Температура - 15 градусов, одежды - одна гимнастерка и шаровары, печь разрешают топить только перед сном. За время нашего учения мы успели съездить на стрельбы и отстрелить по три патрона. После окончания работы по мишеням надо было гильзы сдавать - а вдруг ты присвоил себе патрон, социалистическое имущество? Не вернешь гильзы - под суд. Если бы я тогда знал, что меня ждет дальше, казарма мне показалось бы раем, а необходимость сдавать отчетные гильзы - смехом.

Однажды, ближе к зиме 1939 года, мы услышали на политзанятиях, что Финляндия, с которой советское правительство вело переговоры о перенесении границы дальше от Ленинграда, обстреляла наших пограничников и тем самым навязала нам войну. На лицах некоторых моих однополчан я заметил скептическую улыбку - мол, маленькая Финляндия, имея населения меньше, чем в Московской области, устроила самоубийственную провокацию. Пресса предлагала объяснение - мол, финны не сами решили нас позадирать, это происки международных империалистов. Но в солдатской среде никто ничего такого не обсуждал - тогда вообще обсуждать действия властей было как-то, знаете, не принято. На финскую войну никто из нас не шел убивать - мы шли «выручать финский пролетариат» и «протянуть руку помощи финскому народу».

Как раз когда мы встали под погрузку к отправке на фронт, ударили дикие морозы. На нас было страшно смотреть - мы надевали по две пары белья, на него гимнастерку, на ногах штаны и тонкие ботиночки. А вагоны - товарные, с деревянными настилами и печкой посредине. Пока мы дошли до погрузки, у нас стали обмораживаться ноги. Мы когда портянки разворачивали, они хрустели, как бумага! Пришел генерал Бацаров, увидел это дело, распорядился выдать валенки - тут уж другое дело, как-то отогрелись все. Привезли нас в Москву, я быстро родителям позвонил, приехал отец, мы попрощались - и нас отправили в Ленинград.