— Марта неразговорчива, — улыбается Шелленберг. — Но вы ее оцените. Марта, я еще раз поручаю вам этих португальских джентльменов. Они должны чувствовать себя хорошо.
— На каком языке предпочитают объясняться португальские джентльмены? — спрашивает Марта, не поворачивая головы.
— На английском, конечно. Глупый вопрос! — надменно произносит сенатор.
Уголки губ Марты вздрагивают, она прибавляет скорость. Гарви невольно цепляется рукой за дверцу машины.
Большой Берлин. Тихие улички Ванзее. Спокойное голубое озеро. Решетчатые ограды, за которыми видны подстриженные кусты букса. Белые, желтые, светлосиние виллы, прячущиеся в тени старых деревьев.
Ванзее — прибежище богатых людей. С 1933 года — излюбленное место отдыха нацистских бонз гитлеровской империи. Здесь царствует порядок и чистота. Следов бомбежек не видно. Мерно шагает полицейский патруль. Редкие прохожие выглядят сытыми и спокойными.
«Майбах» тормозит у решетчатых ворот, украшенных золотой лирой. Ворота медленно открываются, «Майбах» проезжает по усыпанной гравием дорожке и останавливается у сводчатых дверей виллы.
Два гестаповца подбегают к «Майбаху», открывают дверцы.
Приехавшие вылезают из машины, входят в дом и неторопливо поднимаются по покрытой толстым ковром широкой лестнице.
Маленькая гостиная обставлена с большой претензией на уют, но несмотря на это производит мрачное впечатление. Не помогают и ковры, лежащие на полу. Аляповатые картины на стенах выдают дурной вкус декоратора.
— Уютный домик, — недовольно бурчит сенатор. — Даже решетки на окнах.
— Мы сделали все, — почтительно улыбается Шелленберг, — чтобы вы чувствовали себя как дома.
— Не беспокойтесь, мы всюду чувствуем себя как дома.
Даже Вальтер Шелленберг, привыкший ко многому и не считающий зазорным согнуть лишний раз спину, оскорблен. По лицу его пробегает судорожная гримаса.
— Было время, дорогой сенатор, когда и мы себя так чувствовали… Простите.
Коротко поклонившись, он отходит к окну. Гарви пользуется этим случаем, чтобы наклониться к уху сенатора:
— Полегче, сенатор! Вы разговариваете так, как будто Германия уже упакована и ее осталось только перевязать.
— Чепуха! Чем раньше начнут привыкать, тем лучше.
Сенатор начал снимать пальто, но его остановил сигнал воздушной тревоги.
— Что это?
Подбежал Шелленберг. На лице его снова играет любезнейшая улыбка:
— Это воздушная тревога. Вероятно, американская авиация. В это время обычно бомбят американцы.
— Американцы? Очень странно… — Сенатор оборачивается и подозрительно оглядывает всех, в особенности неожиданно появившуюся в комнате Марту Ширке.