Показалось что-то дежурному пулеметчику или на самом деле фашисты подозрительно завозились, но воздух расколола раскатистая, тревожная очередь. В ответ серия мин вздыбила землю у пулеметного гнезда, разметала штабель ящиков из-под снарядов. Присев на дно окопа, Павел переждал стрельбу и выбрался в траншею. Подступы к вражеским позициям почти совсем открытые, ровные, и он думал о том, что преодолевать их придется броском, под кинжальным встречным огнем. Это наверняка приведет ко многим потерям.
Вернулся в блиндаж как раз вовремя: Бачунский с солдатами завтрак доставил, дымящуюся гороховую похлебку со свининой. Давно такой не ели.
— Ну и нюх у тебя! — подивился он. — Захочешь скрыть — не скроешь.
— Какой же я солдат, если к котелку опоздаю?
— Ну а наше дело — поперед взводного не суйсь, но и не отставай! — обрадованно, будто только того и ждал, подхватил Кусков, суетливо пробираясь к термосам с котелком наготове. — Туманыч, двигай за мной! Учти, это первая заповедь солдата!..
— А для Туманова в особенности, — подпустил шпильку Баев. — Худой, как смерть в мешке, а жрать ему за троих подавай. Не покормишь — может взводного вместе с пистолетом за один мах проглотить…
«Сто грамм» наркомовских и вовсе настроение подняли. Покровский успел-таки под шумок выменять на хлеб у непьющего Илюшина его порцию, выпил двести и, просветлев, умиленно посматривал по сторонам. Заметил, что Сикирин к своей норме не притронулся, сказав, что лучше перед сном выпьет, подсел к нему на нары.
— Слышь, Дмитрич, отдай мне свою «сотку». А завтра — я тебе свою. Как принесут на завтрак, так сразу и отдам. Двести — это еще туда-сюда. А что «сотка»? Ни уму ни сердцу… Идет?
Сикирин, оторвавшись от котелка, сложил пальцы в заскорузлую, внушительную фигу и вывернул ее к носу Покровского.
— А вот этого не хочешь? Кому, может, и отдал бы, только не тебе, пьянчуге.
Покровский сконфуженно попятился.
— У Тихаря набрался, — хмыкнул ему вслед Бачунский. — Тот все твердил: умри ты сегодня, а я завтра.
Подавленный, растерянный вернулся в блиндаж Муратов, отпрашивавшийся по нужде. Молча пробрался на свое место и прилег, отвернувшись к стенке. О чем-то пошептавшись с ним, запросился «до ветру» и Дроздов. Пришел тоже сам не свой, будто подменили человека.
— Во, вояки! — ехидно поддел Бачунский. — Не успели боевой приказ получить, а уж сортир понадобился.
Вскоре, однако, открылась и подлинная причина странного поведения солдат. Отхожее место, как и положено, находилось в конце тупиковой траншеи, мимо нескольких блиндажей до него пройти надо было. Муратов на обратном пути блиндажи попутал и по ошибке не в свой заглянул. А в нем трупы пятерых стрелков лежали, похорон дожидались. Прошлой ночью из-за смены частей до них руки не дошли. У троих лица шинелью прикрыты. Этих, видно, сразу вместе положили. Двое других — ненакрытые. У одного ступни босые, синие. Сапоги, наверно, порезали, когда с пробитых ног стаскивали. А другой, совсем молоденький парнишка, в дугу согнулся. Живот миной разворочен. Маялся, видать, бедняга, страшно перед смертью. Так и застыл с выражением нестерпимой муки на лице. Этих, по всей видимости, позже принесли, по одному. Привычное вообще-то дело на передовой. Но новичкам и в оторопь, и в жуткое любопытство. С души воротит, а неотвратимо тянет посмотреть. То один, то другой по нужде отпрашивается, а по пути с содроганием, но обязательно украдкой под плащ-палатку в мертвецкую заглянет.