Ведя машину на север, под уже предвечерним солнцем, Милдред пересказывала мне то, что знала о Канаде и что, по ее мнению, могло мне пригодиться. Канада принадлежит Англии и делится на провинции, не союзные штаты, — хотя разница между ними невелика и состоит главным образом в том, что в Канаде их десять. Большинство населения говорит на английском, но немного другом, объяснить она этого не смогла, однако не сомневалась, что я пойму все сам и быстро освою здешний язык. В этой стране, продолжала Милдред, тоже празднуют День благодарения, только не в ноябре, да и приходится он не на четверг.[14] Канада сражалась вместе с Америкой в той же мировой войне, в какой сражался мой отец, но вступила в нее даже раньше нашего, поскольку повинуется она королеве Англии. Канадская военная авиация ничуть не хуже нашей. Милдред сказала, что Канада — страна не такая старая, как Америка, в ней еще сохранился дух первопроходцев, и никто из канадцев не воспринимает ее как единую державу, — собственно, население некоторых частей Канады говорит на французском, столица ее находится на восточном краю страны и уважения никому не внушает, не то что наш Вашингтон, округ Колумбия. Канадские деньги, сказала Милдред, тоже называются долларами, правда, у них другая раскраска и по какой-то таинственной причине стоят они иногда дороже наших. И еще она сказала, что в Канаде имеются свои индейцы, только обходятся там с ними лучше, чем мы с нашими, а территория Канады превосходит американскую, однако она по преимуществу безлюдна, негостеприимна и большую часть года покрыта снегом.
Я ехал с Милдред и думал: как все это смогло стать реальностью только потому, что мы проехали мимо двух стоявших в глухомани домишек? Чувствовал я себя лучше, чем в начале дня, когда не знал, куда направляюсь. Я не то пережил кризис, не то увернулся от него. И испытывал облегчение. И желал лишь, чтобы моя сестра, Бернер, осталась со мной и увидела все это.
Новые и новые пшеничные поля проносились мимо нас, послеполуденный воздух был сладок и прохладен. Далеко в полях я видел отдельные облака пыли, поднимаемые фермерскими комбайнами. Грузовики-зерновозы стояли на стерне, ожидая, когда их наполнят пшеницей. Среди грузовиков двигались крошечные людские фигурки, комбайны пересыпали из своих бункеров зерно в грузовики, и те уезжали. Как только мы выехали из холмов, никаких ориентиров вокруг не осталось. Ни гор, ни рек — подобных Хайвудским, или Бэрз-По, или Миссури, — говорящих тебе, где ты. Даже деревьев и тех стало меньше. Иногда вдали появлялся одинокий приземистый белый дом с ветрозащитным ограждением, сараем и трактором при нем, потом, спустя какое-то время, — другой. Наверное, понять в этих местах, куда тебя занесло, можно было только по солнцу, по тому, как оно пересекает небо, ну и по приметам тебе уже знакомым: дороге, какой-нибудь длинной изгороди, господствующему направлению ветров. Но когда холмы скрылись из глаз, отыскать какую-либо центральную точку, с которой можно было бы соотнести другие, стало невозможно. Человек легко мог заблудиться здесь или сойти с ума, потому что центр находился повсюду и во всем сразу.