А самое главное: едва только солнце покажется из-за горизонта и Чарли с охотниками (как правило, их набиралось четверо) усядутся на корточках в своем окопчике каждый, мне нужно будет устроиться с биноклем в кабине грузовичка, поставленного в тысяче ярдов от приманок, и вести наблюдение. Чарли станет зазывать гусей к приманкам, где в них будет легче попасть, — он умел издавать странные, горловые, казавшиеся неестественными звуки, «ак-айк», и гордился своим умением. (Говорил, что мне этот клик нипочем не освоить, искусством испускать его владеют только метисы.) С занятой мной позиции, позволяющей различить по меньшей мере три окопчика, я смогу видеть, как падают на землю подстреленные гуси, и подсчитывать их, убитых и раненых, следя за тем, чтобы охотники не превысили положенного числа добываемых ими птиц — по пять штук на человека. Когда же мертвые и умирающие гуси покроют землю и солнце взойдет так высоко, что птицам не составит труда распознавать чучела, мы на грузовичке доставим охотников в «Леонард», вернемся оттуда на джипе с прицепом, соберем приманки и битых гусей и отвезем их в ангар Чарли. Там мы на разделочной колоде отрубим им топориками крылья, лапки и головы, пропустим тушки через сооруженную Чарли щипальную машину, выпотрошим их, завернем каждую в особую, не пропускающую кровь бумагу и часть их отдадим охотникам, уезжающим в этот день, а остальные положим в морозильную камеру, чтобы они дожидались отбытия домой — как правило, в Америку — других охотников.
Для меня, видевшего только военные авиабазы, пристроенные к ним города, школы и сдаваемые в аренду дома, знавшего только родителей и сестру, никогда не имевшего друзей и компаний, как, собственно, и обязанностей либо приключений, не проведшего ни единого дня в прериях, — для меня это была совершенно новая жизнь. И хотя мне отроду не приходилось работать — в чем я не без смущения признался Артуру Ремлингеру, — оказалось, что против работы я ничего не имел и мог выполнять ее с серьезностью и упорством, стараясь, чтобы сделана она была хорошо, — и в «Леонарде», и в полях, где кормятся гуси. Конечно, особым разнообразием мои обязанности не отличались, но я считал их существенными. В «Леонарде» я часто присматривался к взрослым, когда те оставались одни или просто думали, что никто их не видит, — я полагал, что мне будет полезно узнать, как они ведут себя в таких случаях. А во время охоты приобретал особые познания, на получение которых ни одному мальчику моего возраста и воспитания даже надеяться было нечего, и делал это осмысленно, поставив перед собой именно такую задачу. А что особенно важно, каждый день, едва я приступал к работе, из моей головы словно выветривались мысли, привычно ее занимавшие, — о родителях, об их незавидной участи и преступлении, о сестре. И о собственном моем будущем. А когда под конец дня я, усталый и нередко с ноющими мышцами, забирался в постель, голова все еще оставалась пустой и мне удавалось заснуть сразу. Хотя потом я, разумеется, просыпался в темноте, один, и все те же мысли уже поджидали меня сызнова.