отказался от многого, как и советовала мне когда-то Милдред. Другое дело, что я был только рад и этому, и тому, что получил взамен. «Как все же странно то, что делает людей такими разными», — не очень вразумительно заметила Клэр, когда это испытание осталось позади и мы с ней уже ехали в нашей машине. «Природа не рифмует своих детей», — сказал я, довольный тем, что вспомнил эти слова Эмерсона и к месту их процитировал. Хотя в ту ночь мной овладели печальные чувства собственной недолговечности и недовершенности. Я думал, что, возможно, никогда больше не увижу Бернер.
Мы договорились встретиться в отеле «Комфорт-Инн», рядом с огромным торговым центром, стоящим вблизи аэропорта «Городов-близнецов». Во время телефонного разговора мы сначала попрепирались, как положено воспитанным людям, о том, кто кого будет ждать, — приеду ли я к ней домой, взяв в аренду машину, или она приедет в своей к аэропорту, чтобы забрать меня.
— Мне необходима возможность добраться до дома, когда я устану, — сказал мне по телефону ее изнуренный, но решительный голос, как будто я не смог бы отвезти ее домой, как только это понадобится. — А я по вторникам на химию хожу, так что устаю быстро.
— А папа там? — спросил я. «Бев Парсонс» — это прямо-таки въелось в мой мозг. Видеть мне его не хотелось, но я понимал: если он жив и ухаживает за ней, уклониться от встречи с ним не удастся.
— Папа? — переспросила Бернер таким тоном, словно она ушам своим не поверила. — Наш папа?
— Бев Парсонс, — сказал я.
— О господи! — воскликнула она. — Совсем забыла. Нет. Видишь ли, я давно уже решила отделаться от моего прежнего жуткого имени. Бернер.
Последнее прозвучало как-то скорбно.
— Столько лет с ним прожила. Привязалось оно ко мне, как невезение. Всегда считала, что его имя лучше. Я ему даже завидовала.
— А мне твое нравилось, — сказал я. — Казалось особенным, своеобразным.
— Ну и ладно. Бери его себе. Оно свободно. Я его тебе по завещанию оставлю. — И Бернер засмеялась.
— Ты сильно больна?
Поскольку разговор шел по телефону, не с глазу на глаз, мне вдруг пришло в голову, что мы с Бернер не дети, а взрослые, потому вправе задавать друг другу такие вопросы. Двойняшки иного, лучшего рода.
— Да ну! — ответила она. — Я и на химию-то таскаюсь от нечего делать. Еще пару месяцев протяну. Наверное. Лимфома, тебе она не понравилась бы. Можешь мне поверить.
Она подышала в трубку. Вздохнула. Бернер вечно вздыхала — но никогда безропотно.
— Мне очень жаль, — сказал я. И мы снова обратились в людей почти посторонних. Хотя я, разумеется, сказал это искренне.