У моей дочери рот Джека — крошечные губки сливового цвета — и круглые глаза, отнюдь не похожие на щелки, как у других младенцев. Они ярко-синие. Разумеется. Джек и Фелиция говорят, трудно судить, у детей глаза меняются, но я узнаю этот цвет где угодно.
Последние фотографии — Изабель в ее первый и единственный день дома. Изабель в кроватке, спит. Изабель на диванной подушке. Изабель на пеленальном столике, без подгузника, вся попка вымазана черной липкой гадостью, которую я вытираю, старательно изображая отвращение — язык высунут, глаза скошены. Изабель в новом подгузнике, чистая, свежая, в чересчур большом для нее комбинезоне. Изабель на коврике из овечьей шерсти, который кто-то нам подарил. Изабель на постели, крошечное тельце на белой простыне, похожее на пятно, слишком маленькое для того, чтобы задержаться в этом огромном пустом пространстве надолго.
Я смотрю на фотографию и чувствую, как сжимается горло и подступают слезы, а потом понимаю, что Джек не спит. Он не двигается, но от него исходит энергия. Я перевожу взгляд на его лицо. Он лежит и смотрит на меня. Фотографии сыплются из моих рук на одеяло, и снимок Изабель, затерявшейся в постели, ложится на самый верх кучки.
— Вот эту особенно не люблю, — говорит Джек. — Смотреть на нее не могу.
Он роется в фотографиях и вытаскивает сделанный в больнице снимок, на котором мы с Изабель в профиль, смотрим друг на друга. Я держу ее на сгибе локтя, большие пальцы запущены под мышки, остальные поддерживают головку. У нас одинаковые подбородки.
— Это моя любимая, — говорит Джек. — И еще та, где ты меняешь ей подгузник. Они обе стоят у меня на столе в офисе.
— У тебя на работе фотографии Изабель?
— Да.
— Ты не говорил.
— Ты не спрашивала.
Я забираю фотографию и смотрю на нее.
— Я толстая.
— Ты выглядишь как всякая роженица.
Я, разумеется, тут же начинаю плакать. Стараюсь не побуждать Джека к действиям, но тщетно. Он садится и обнимает меня, прижав к груди.
— Отчего ты на меня не сердишься? — бормочу я. Пижама у него расстегнута, и я тычусь носом в поросшую волосами грудь.
— За что?
Я прячу лицо.
— За что, Эмилия? За что я должен на тебя сердиться?
— За то… что я спрятала фотографии.
— Я просто заказал их еще раз и велел доставить в офис.
Я поднимаю голову.
— Ты не сердишься, что я вообще тебе про них не сказала? За то, что спрятала их в ящике?
Джек вытаскивает салфетку из коробки на столике и вытирает грудь, которую я измазала слюнями.
— Конечно, не сержусь.
— Почему?
— Ты как будто хочешь, чтобы я на тебя сердился.
Я прижимаюсь к мужу. Он такой теплый, волосы у него на груди щекочут мою щеку.