— Насколько я знаю, это единственное кафе в городе, где готовят безлактозные кексы.
— Уильям, идет дождь, мы промокли до нитки. Я не собираюсь вести тебя в кафе.
Уильям не плачет, но его нос краснеет сильнее, чем могло бы быть от дождя и холода. Он выпячивает нижнюю губу и внезапно становится обыкновенным маленьким мальчиком. Мне становится стыдно. Я ужасная, невообразимая дрянь. Разумеется, он хочет кекс. Неужели я превратилась в человека, который способен лишить ребенка кекса?
— Если пообещаешь, что не будешь спорить насчет автобуса… — говорю я.
Уильям улыбается уголком губ. Мы с детской подушкой и коробкой для ленча бежим со всех ног на Восемьдесят пятую улицу.
Кафе — в духе французской провинции. Пол из дубовых досок, теплый и гладкий. Стены коричневые, а в центре — огромный деревенский стол, за которым парочками сидят матери и няньки с детьми, дуя на горячий шоколад в массивных фарфоровых кружках. Кое-кого я узнаю — это малыши из детского сада на Девяносто второй улице, пусть и не из Алой комнаты. На дальнем конце стола сидят две женщины с закрытыми колясками. Я стараюсь не смотреть на них, не прикидывать возраст их детей по отношению к возрасту, которого могла бы достичь Изабель. Я веду Уильяма к противоположному краю стола. Когда подходит официантка, я заказываю эспрессо, а для Уильяма — горячий шоколад с соевым молоком. Потом Уильям просит кекс, объяснив официантке, что он не переносит лактозу — иными словами, что у него разболится живот и выступит сыпь, если он попьет молока или поест масла.
Когда я только начала встречаться с Джеком — до того как я стала настоящим специалистом по разнообразным вариантам предполагаемой аллергии на молоко, — то однажды дала Уильяму кусок пирога с сыром. Он радостно его съел, и никаких плачевных результатов не воспоследовало. У меня не хватает духу упомянуть об этом злополучном пироге и таким образом доказать, что непереносимость лактозы существует исключительно в воображении Уильяма и Каролины, поскольку в прошлом, осознав свою ошибку, я немедленно сказала мальчику, что это был пирог с соевым творогом. Теперь, два года спустя, я не хочу открывать ему, что соврала. Официантка ждет, поэтому я тоже заказываю себе кекс.
— Такой же?
— Нет, обычный. И с клубничной глазурью.
Уильям не слизывает глазурь со своего кекса, как делают все нормальные дети. Как делаю я. Он осторожно и равномерно откусывает по кругу, отворачивая гофрированную бумажку. Когда крошка падает на стол, он слюнявит палец и подбирает ее.
Себе я заказала желтый кекс с розовой глазурью — и это самый лучший кекс из всех, что я ела в жизни. Я медленно слизываю клубничную глазурь, почти медитируя и стараясь думать только о ее маслянистом вкусе и запахе. Таким образом, в моем сознании не остается места для женщины на другом конце стола, которая сейчас кормит ребенка грудью.