Но я осталась женщиной. Я горю от стыда и позора. Как я буду жить дальше?
Пайди хотела выкрикнуть все это так громко, чтобы раскололось небо, чтобы разверзлась земля, но не смогла: в горле комом стояли рыдания.
Вдруг, будто посланный богами, из-за поворота выехал автобус. Словно рыба, беспомощно бьющаяся на берегу и вдруг отчаянным рывком прыгающая в воду, Пайди бросилась под колеса автобуса.
Крики ужаса, изумления.
Как вода из разбившегося стакана, кровь Пайди была бессмысленно разбрызгана по земле.
О каком горе могла рассказать земле эта кровь, какие мысли таил этот безжизненный теперь мозг, какой путь указывала автобусу исковерканная рука, кого проклинали остановившиеся глаза?
Может, об этом знают нежный ветерок, цветущие деревья, теплое солнце, ревущее вдалеке море или небо, саваном прикрывшее тело Пайди.
А может, и они не знают.
Он скрылся из виду. Я вздохнул. Слова его еще звучали у меня в ушах.
Ко мне подошла племянница:
— Ты что, плачешь?
Я торопливо вытер глаза.
* * *
Я никогда не смеялся. Наверное, смеяться умеют лишь те, кто вырос в атмосфере родительской любви и ласки. На мою долю не выпало такого счастья. За все время, которое я прожил в доме старшего брата, мне не случалось даже улыбаться.
Соседи с одобрением наблюдали за тем, как растит меня брат. Жену его тоже хвалили: перед людьми они ловко прикидывались, что любят меня.
Прежде моя старшая сестра тоже жила в их доме. Как она страдала от их грубости и равнодушия! А когда она решилась выйти замуж по своему выбору, брат взашей вытолкал ее из дома.
Я был мал и слаб, иначе не потерпел бы такого издевательства над сестрой. Никогда не забуду чувство беспомощности, охватившее меня.
После того как сестра моя выбралась из этого ада, заботы, лежащие на моих плечах, удвоились. Мне одному приходилось делать всю грязную работу по дому. Жена брата вечно жаловалась на здоровье. Чуть что, она ложилась в постель на целый день, и на меня сваливались все домашние дела: бежать за лекарствами, готовить обед, кормить брата. Вздохнуть, бывало, некогда.
Брат и его жена постоянно бранили мою стряпню, а заодно и меня. Тем не менее готовил обычно я. Накормив всех, я проглатывал что-нибудь наспех и бежал в школу. А когда возвращался, то снова начинались попреки.
Как я мечтал выучиться и выйти в люди! Но брату это было ни к чему. Когда я не сдал один экзамен, он сказал, что больше не пустит меня в школу. Я молчал, пока были каникулы; выслушивал придирки брата и невестки и прятал обиду глубоко в сердце. Но перед началом занятий я решился.