Но имелось у меня еще одно, не менее серьезное опасение: будто я умру в возрасте девяноста девяти лет, так за всю жизнь ни с кем по-настоящему и не поцеловавшись. Уже в тринадцать лет я оставалась в подавляющем меньшинстве. Я принадлежала к малочисленной группе Нецелуемых, той самой разновидности девочек, которые вымирали в той же пропорции, в которой возрастало количество приверженцев игры «В бутылочку». Между прочим, я бы куда охотней согласилась провести вечер в компании, где играют в «русскую рулетку» (что было навеяно просмотром кинофильма «Охотник на оленей»), чем терпеть унижение от того, что у меня не так получилось с поцелуем. Но, как я уже говорила, мысль о том, что мои старушечьи губы упокоятся после того, как они и так девяносто девять лет ничего не делали, серьезно отравляла мне жизнь.
Так продолжалось до той поры, пока я не получила уже пятое приглашение на вечеринку, где гости собирались играть «в бутылочку». На этот раз я согласилась.
— Что? Неужели ты туда пойдешь? — изумилась Дездемона, возлежавшая на своей кровати в окружении многочисленных плюшевых симпатяг — медвежат и собачек.
— Ну… М-м-м…
— Все-таки решилась, и все у тебя будет в первый раз.
— Ну… М-м-м…
Внутри у меня все похолодело. До вечеринки остается два дня — а потом моя судьба будет решена. Я присела на стул и принялась разглядывать плакаты с изображением античных статуй, развешанные у Дездемоны в комнате, пытаясь успокоиться, глядя на черно-белые изображения мускулистых мужчин и очаровательных младенцев.
— Марта, с тобой все в порядке?
— Ну… М-м-м…
— По-моему, ты здорово нервничаешь.
— Да нет… ничего страшного.
Она взглянула на меня так, словно хотела сказать: «Я тебе все равно не верю», и улыбнулась. Она поступала так всякий раз, когда становилась свидетельницей моих мучений:
— Ты переживаешь так из-за субботы. Я угадала?
— Нет, — выпалила я настолько поспешно, что мой ответ уже нельзя было принять за правду.
— Я так и знала, так и знала, — закудахтала Дездемона, прижимая к животу плюшевого медвежонка.
— Нет, Дез, честно. Не из-за этого.
Она закивала, совсем как врач, которому только что удалось поставить правильный диагноз своему пациенту:
— Ты боишься играть «в бутылочку», — вынесла она приговор (и совершенно справедливо).
— Нет… нет… Не боюсь.
Затем (я помню это весьма отчетливо) она закрывает себе лицо плюшевым медвежонком и сама начинает произносить слова так, как будто их говорит медведь, а не она. Она даже изменила голос. Он у нее получился с таким же псевдоаристократическим налетом, который она теперь использует практически всегда.