Когда он все-таки показал мне то, что хотел показать, я поблагодарила его, и мы расстались добрыми друзьями: он пошел звонить к вечерней молитве, а я — есть мороженое (два шарика фисташкового и один лимонного).
Вскоре после этого случая, хотя вряд ли тут есть какая-то связь, я вся покрылась зеленоватыми прыщиками и все время чувствовала зуд где-то внутри, где не могла почесаться.
Я показала прыщики синьоре Доротее и посетовала, что подцепила какую-то заразу от одного из трупов. Лето было необыкновенно жаркое, на многих телах образовывались фурункулы и разнообразные плесневые грибки.
— Лекарство очень простое, — сказала синьора Доротея. — Тебе нужен мужчина, Фреда Кастро. Это вполне естественно, и стыдиться тут нечего.
Может, она была и права, но я работала в таком месте, где совершенно не сталкивалась с представителями противоположного пола. Во всяком случае, с живыми. Поэтому я очень удивилась, когда в тот же день Куниберто Моретти (один из тех, кто во время процессий нес гроб, да еще подрабатывал продавцом ванили) робко подошел ко мне в рабочей комнате, где я натирала бальзамом свои прыщи, и назначил мне свидание. Только позже мне пришла в голову мысль, что тут не обошлось без синьоры Доротеи.
Конечно, мне совсем не хотелось с ним встречаться. Он мне ни капельки не нравился. Некоторым девушкам наверняка пришлись бы по вкусу его буроватые зубы и пучки волос на шее, но я не из их числа. И все-таки я не смогла отказаться и против желания согласилась.
В тот вечер Куниберто слонялся по двору, пока я задвигала синьора Джордано в его ящик в холодильнике и запирала помещение. Куниберто заранее купил букетик вялых маргариток и, смущенно покраснев, протянул его мне.
Мы вместе прогулялись до «Фарго», где, кроме нас, были только угрюмый официант, давно переставший бороться за чистоту, и энергичная навозная муха, которая умудрялась одновременно быть везде. Мухе я была очень признательна. Она спасла нас от полнейшей тишины.
Мы заказали лимонад, официант принес его нам и поставил на стол с такой силой, что большая часть расплескалась. То, что осталось, мы выпили между тщетными попытками завязать беседу. Честно говоря, сказать-то было нечего. Через пятнадцать минут, показавшихся вечностью, я встала и собралась уходить. Куниберто удивился.
— Ты не возьмешь? — спросил он, указывая на маргаритки. Увядшие цветы лежали на столике и сильно попахивали гнилью. Я покачала головой.
На улице Куниберто поразил меня тем, что вдруг впился в меня губами, зубами и языком. С чего это он? Может, решил, будто я жду от него именно таких действий? Я поблагодарила Куниберто и отправилась домой в одиночестве.