— Ведь ты моя? Ты будешь со мной?
«Твоя, твоя!» — кричали ее глаза, а губы не смели сказать это вслух. И тут в комнату вошел послушник Никанор, прервав волнующую сцену.
А через день после этого короткого, но жаркого полуобъяснения Марина и Донато ехали вместе в крытой повозке под присмотром молчаливого лекаря. И каждый взгляд, которым обменивались молодые люди, таил для Марины великое множество тревожно-сладких предчувствий.
Мысли о Донато и надежды на будущее, связанное с ним, скрашивали для девушки и неудобства пути, и разлуку с родным домом и матерью, и предстоящую неопределенность жизни в чужом для нее горном княжестве.
И вот наконец дорога подошла к концу, и взорам путников предстало высокое плато Мангуп, на котором расположилась окруженная неприступной крепостью столица Феодоро. Марина уже поняла, что княжество это недаром соперничало с генуэзцами за влияние в Таврике. Во владениях феодоритов она увидела множество замков, крепостей и храмов. В плодородных долинах рек раскинулись поля, сады и виноградники, а для пастбищ использовалась яйла. В городах и городках, расположенных обычно на скалистых вершинах, жители занимались различными ремеслами, особенно много было кузнечных, гончарных и столярных мастерских. Бросалось в глаза искусство феодоритских каменотесов и строителей, умевших сооружать не только мощные стены и башни, но и украшать дома редкими по красоте резными изделиями из местного камня.
Со слов отца Панкратия Марина знала, что княжество Феодоро, возникшее на месте древней страны Дори, населяют не только греки, но и потомки других древних народов Таврики — аланов и готов. Они все исповедовали православие, и, в отличие от многоликой Кафы, храмы здесь были только византийской постройки и обряда. Впрочем, девушка уже убедилась, что суровые греческие монахи и священники могут быть довольно веротерпимы, — ведь сам отец Панкратий готов благословить ее брак с итальянцем-католиком. Пусть у греков в этом деле был свой расчет, и все-таки Марина с невольной благодарностью подумала о пастыре, который словно снял камень с ее души, позволив думать и мечтать о том, что прежде казалось невозможным.
Теперь девушка с легкой усмешкой вспоминала о том времени, когда предметом ее тайных воздыханий был красивый кафинский купец Константин. Нынче ни он, ни все другие мужчины не вызывали у нее интереса. Никто, кроме Донато, — сильного, умного, мужественного Донато — больше не занимал ее мыслей. Молодой римлянин казался ей ожившим героем, которых так много было когда-то на легендарной земле его предков. Ночами ей снились центурионы в латах, гладиаторы на арене, мореплаватели на древних парусниках, плывущие от Рима к берегам Таврики.