Когда подобный разговор зашел с Эдгаром, он процитировал Мольера:
Господь иные радости земные осуждает,
Но с ним договориться можно без труда.
Моя душа была поражена двумя этими самыми болезнями — самоистязанием и сознанием собственной правоты. Я никогда не чувствовала себя большей американкой. Мы даже сцепились с Ивом из-за этого. У него странный взгляд на Америку. Он убежден, что вся наша жизнь находится под контролем Джона Эдгара Гувера.
— У него был компромат на любое значительное лицо в Вашингтоне. У него спрашивали, надо ли Джону Кеннеди выдвигать свою кандидатуру в президенты. Эйзенхауэра тоже выбрали с его участием. Гомик, а следовательно, и параноик — что с него взять? Правда, он здорово побаивался Боба Кеннеди, поэтому Боба и кокнули… Знаешь, у нас тоже есть задрыги, которые спят и видят, чтобы США управляли Францией. Чтобы мы смотрели только комиксы, рисовали дурацкие диснеевские картинки и пили кока-колу.
— Никто вас не заставляет это делать, вы сами, — возражала я. — Я вот, например, не смотрю комиксы, а вы смотрите. Почему?
— У тебя к ним иммунитет, потому что ты на них выросла. А у нас это эпидемия, как лихорадка в джунглях Амазонки.
Какую культурную угрозу может представлять диснеевский фильм, думала я? Есть более опасные вещи.
— Французы сами культурные агрессоры! — горячилась я. — Всюду продвигают свою культуру.
— А американцы слишком много улыбаются. Ты вот все время скалишь зубы.
После этого я старалась улыбаться реже.
В начале декабря, недели за две до положенного Рокси срока и назначенной даты аукциона в «Друо» (в этом совпадении Рокси увидела иронию судьбы), позвонили родители. Они заказали билеты и будут в Париже. Не зарезервируем ли мы номера в гостинице, чтобы это не была какая-нибудь дыра, но и не слишком дорого? Марджив посоветовала посмотреть в отеле «Два континента», который она помнила по прошлогодней поездке.
Это известие мы встретили со смешанными чувствами. К моим примешивалось удовольствие от перспективы повидать их (и показать себя с заученными французскими фразами, лакированными ногтями и скромной, как у балерины, прической). Неужели мы с Рокси — единственные американские дочери, которые любят своих родителей? Так оно и выходило по читанным мною книгам. В общем, я чувствовала удовольствие и вместе с ним страх. Страх перед тем, что они скажут, узнав о Роксиной болезни — так я стала называть ее дурацкую выходку. Страх перед их возмущением тем положением, в какое попала Рокси, и перед шумом, который они поднимут из-за уплывающей из рук картины. Страх перед неизбежным ростом напряженности и грядущим конфликтом. Страх перед тем, что они скажут. Короче, я чувствовала удовольствие и страх. Рокси заявила, что не чувствует ничего, кроме страха, главным образом из-за Роджера.