В комнате почувствовалось раздражение ее тупостью.
— Ты что, Рокси, не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь? — возмутился Роджер. — Тут не только твои денежки уплывают. У нас тоже свой интерес. Картина принадлежат всем нам. И нам даже больше, чем тебе.
— Никто из вас и глазом не моргнул, когда я взяла эту старую уродину «Урсулу». А теперь, когда речь зашла о деньгах… — Последнее время на щеках у нее появилась краснота. Кажется, это называют маской беременности, но сейчас ее лицо буквально пошло красными пятнами. Она сделалась похожей на пирата-головореза.
— Да, о деньгах, — хладнокровно произнес Роджер. — И обо всех нас.
— Раз ты решил затеять эту канитель, почему не сделал это раньше?
Снова последовал обмен обидными репликами. Из всей бестолковщины вытекало, что Роджер старается вырвать картину из лап французов и продать ее на аукционе «Кристи», что Марджив извиняется за то, что Рокси якобы несправедлива и игнорирует интересы остальных, что отцу явно не по себе независимо от его личного взгляда на положение вещей, что я лелею надежду на полагающиеся мне десять тысяч долларов, часть которых я потратила бы на фаянсовую безделицу, и что Джейн во всем поддерживает своего муженька.
— Эти Персаны своего не упустят, — ворчал Роджер. — Их братец — его Антуаном зовут? — где только мог руку приложил, почище адвокатов Шарля-Анри шурует. Еще бы, они прекрасно понимают, что поставлено на карту.
— Нам надо успеть на одиннадцать сорок, — заметила я. — Мы званы к часу.
Думаю, что родители были втайне рады, когда Женни, обычно тихая и послушная девочка, может быть, чересчур послушная, вдруг раскапризничалась и заявила, что терпеть не может воскресенья. Наверное, она почувствовала напряженность в разговоре взрослых, но дед и бабка подумали, что она терпеть не может ездить по воскресеньям к другой бабке. Рокси и не подумала рассеять это впечатление.
Скандал в обществе — вот что неприятно, и грех — не грех, когда грешат втихомолку.
Мольер
При всех добрых, на посторонний взгляд, отношениях между нами Персаны были уже врагами, и тем не менее мы с Рокси ехали, желая еще раз посмотреть на их дом в Шартре, вернее — посмотреть, как поразится Джейн, увидев его величественность и удобство. Она думала, что европейцы до сих пор живут в условиях послевоенных лишений, в разбомбленных домах без настоящих удобств. Она уже имела возможность убедиться, что это далеко не так, с удовольствием походив по рынку на площади Мобера. Правда, для нее рынок — всего лишь место, куда крестьяне привозят свои продукты, а не место, где делают покупки зажиточные буржуазки, соседки Рокси. «Бедные женщины, тащатся с такой тяжестью, — говорила она, хмуря брови и сочувствуя состоятельным матронам в костюмах от Макса Мара, несущим корзинки с шампанским и гусиной печенкой. — Женщинам в любом обществе приходится хуже всех». Неужели и я была такой же, когда приехала, полная наивных, мягко говоря, американских представлений? Рокси с удовольствием ожидала, какое впечатление произведет замок в Шартре на родителей, которые не раз давали понять, что их дочь попала в руки обедневших европейцев — охотников за богатыми невестами, как в романе Генри Джеймса.