Постепенно я начала понимать кое-что из разговоров. Он — американец, он хотел убить свою жену, но ему это не удалось. Она уползла к соседям и рассказала им, что муж сошел с ума и у него пистолет. Вероятно, она умрет, скорее всего так и будет. То есть он — форменный убийца. Жандармы смотрели, как я реагирую на их разговор. Ты что, его подружка или вы в сговоре? Американец, помешался на пистолете. Стрелял в жену, но она жива. Пока жива. «Ты его petite amie[165]?»
— Покричишь ему, своему парню, — сказали мне, но из машины не выпустили. Мне показалось, что я вижу горящие злобой глаза Тельмана в одном из окошек башни, но это мог быть и другой пират.
Полиция окружила башню и оттеснила народ в желтых накидках, говоря, что «Пираты» закрываются и можно посмотреть «Полет Питера Пэна».
Один из полицейских снова стал задавать мне вопросы. Говорил он по-английски, но с сильным акцентом.
— Он американец? И говорит по-английски? А по-французски? Те дамы говорят по-французски?
И я снова объясняла, кто они такие, но кто такой Тельман, разве объяснишь? Бывший муж любовницы бывшего мужа моей сестры? Неужели он действительно хотел убить Магду? Это моя мать, говорила я, и свекровь моей сестры, моя трехлетняя племянница и еще двое детей. Как они там, не очень напуганы? Может быть, они вовсе не там? Господи, только бы он ничего им не сделал! Даже если он стрелял в Магду, зачем ему причинять вред детям?
Потом мне показалось, что я слышу плач Женни. Я гнала от себя дурные мысли, старалась ни о чем не думать, но надо было решать, что делать. Вдобавок ужасно хотелось писать. Видно, от страха. От страха и оттого, как медленно и томительно тянется время. Казалось, будто мы сидим уже несколько часов. Должно же что-нибудь случиться, но ничего не случалось.
— Можно я поговорю с мамой? — спросила я.
— Allez-y[166], — сказал жандарм, выталкивая меня из машины. — Стой там, ближе не подходи. Мегафон я дам.
Они стали возиться с большим мегафоном на длинном проводе, потом поднесли его ко мне. Я откашлялась, и кашель эхом отозвался между башенками Дворца Спящей красавицы.
— Марджив! — позвала я, и мой голос прогремел у меня в ушах. Никто не отвечал. Может, ее и нет там?
— Encore[167], — сказал кто-то.
Я позвала ее снова, и снова никто не ответил. Меня опять посадили в машину.
И вот я снова сижу в полицейском «рено» у начала служебной аллеи. Рядом со мной молодой жандарм. Я вся напряжена от назойливых вопросов. Что они — ждут, не понадоблюсь ли я им? Думают, что я тоже замешана? Почему мне не разрешают подойти поближе, где стоят полицейские в касках и бронежилетах? Сами по себе они не производят страшного впечатления. Французских полицейских часто снаряжают так даже при небольших беспорядках на бульваре Сен-Жермен. Теперь, конечно, другое дело. Вся обстановка говорит о чрезвычайном происшествии, о серьезном преступлении. Потом начинают приезжать люди в гражданском — похоже, американцы. Они без оружия, без охраны. Кто-то из них кричит в крохотное сказочное окошко с поперечной перекладиной посередине: «Эй, Дуг! Все в порядке, парень! Выходи на переговоры!» Отчетливо слышу плач, может быть, это Женни.